Гланеташу прибежал позднее, вместе с Зенобией, оглашавшей все село воплями и проклятьями.
Наконец перед обедом прибыл письмоводитель Штоссель, с ним были новый судья из Армадии, окружной медик и два жандарма. Параскива стала говорить судье, как она услышала хрип Иона, но врач, оглядев труп, иронически усмехнулся и сказал:
— Враки, тетка!.. После такого удара бедняга если и захрипел, так только перед лицом господа, когда он изрек приговор, где ему жительствовать, в раю или в аду, смотря по его земному поведению!
Врач, еврей средних лет, говорил по-румынски не хуже румын, у него была слабость — любил шутить и каламбурить даже в самые неподходящие моменты. Так как Параскива божилась и клялась всеми святыми, что она слышала хрип, он поспешил научно восстановить картину преступления: мертвого кто-то оттащил от приспы к воротам, вероятно, сам убийца, чтобы ввести в заблуждение правосудие… Судья перебил его объяснения, обратясь к примарю:
— Известно, кто убил его?
— Я убил! — И Джеордже решительно шагнул к судье.
— Чем убил его?
— Мотыгой…
— А за что?
— За то, что он пришел к моей жене и…
— Достаточно! — остановил его судья и добавил, обращаясь к жандармам: — Взять его!
Врач между тем снял пиджак, засучил рукава и быстро приступил к вскрытию. Жандармы очистили двор от любопытных. Только Джеордже остался посмотреть, как врач кромсает мертвое тело, и Флорика, в оцепенении стоявшая возле приспы.
Разрезая и вспарывая, говорливый доктор показывал судье раны и пояснял, а тот курил одну сигарету за другой, чтобы побороть тошноту.
— Вот эта, господин судья, была самая тяжелая… Он трахнул его в темя, но кость оказалась довольно крепкой, потому что треснула только… Просто поразительно! Редкий случай! Или, возможно, удар был не очень сильным. Как бы то ни было, это чудо, — ударить мотыгой по голове и не раскроить черепа. Такое только среди крестьян встретишь… Зато четыре ребра начисто сломаны… Это, разумеется, тоже смертельный удар… Вот, полюбуйтесь, как он ему вскрыл грудную клетку, можно просунуть пальцы в рану… А какая длина?.. Десять… тринадцать сантиметров… Ого, ай да мотыга!.. Да, рука тоже перебита, но это не так страшно… Это бы ничего… зажило… на худой конец, рука осталась бы изувеченной… Но, конечно, это был последний удар, когда убийца порастратил ярость…
После, закончив вскрытие и занявшись мытьем рук, он решительно объявил:
— Вот человек был, стальной!.. Мог бы сто лет прожить!
Судья приказал жандармам увести Джеордже. Флорика тогда опомнилась и быстро собрала ему еду в сумку, он взял ее, потемнев лицом от душевной муки. Потом поднял на нее тоскующие глаза и встретил ее прямой взгляд, полный укора и жалости не то к нему, не то к другому. Он сделал движение, как будто хотел обнять ее или хоть попрощаться за руку… Но остановился, постыдясь обнажать душу перед посторонними, следившими за каждым его жестом. Взгляд его опять омрачился, и он только наставительно сказал: