Примерно за неделю до этого его разыскал по телефону и вырвал у вяло сопротивляющегося Вьюгина согласие на встречу некий бойкий молодой сотрудник некогда очень известной молодежной газеты. У него оказалась как-то неубедительно звучавшая фамилия Петров, поскольку внешность ее владельца заставляла воображать далекие лиловые горы, цветущий миндаль у каменистой дороги, бесконечные ряды виноградных кустов на склоне холмов. И еще, пожалуй, стадо овец, ведомое древним пастырем в косматой папахе, опирающимся на длинную палку с крюкообразным окончанием, похожим на вопросительный знак. Только в чем заключался вопрос? Может быть даже о сущности и смысле бытия?
Вьюгин какое-то время отмахивался от напористого натиска густоволосого южанина с глазами-маслинами, а тот все наседал:
— Вы знаете, с каким я трудом на вас вышел? И сейчас, кажется, только вы можете рассказать о том, что на самом деле происходило в той стране, где вы тогда работали. Такие события!
— Я там пробыл тогда меньше года, после чего меня с треском выгнали и выслали на родину.
Но журналиста из комсомольской в прошлом газеты это только воодушевило и его глаза заискрились охотничьим азартом.
— Вот это как раз самое интересное!
“Запах жареного почуял”- отметил про себя Вьюгин с некоторым даже пониманием. Нет, ему совсем не хотелось нырять в темную глубь сквозь толщу лет, снова проплывая среди хитросплетений его тогдашней работы, словно среди скользких водорослей и противных медуз. Да и вправе ли он говорить с уверенностью о том, какие были подлинные цели его работы и ее результат? Ему самому было позволено знать только то, что требовалось для выполнения конкретного задания. Он, в сущности, был исполнителем чужих планов, а чаще всего просто связным и никаким не мастером анализа и сложных интриг. Правда, там он не забывал и о себе, и даже осмеливался иметь так называемую личную жизнь, но об этом ему меньше всего хотелось кому-то рассказывать.
На экране, наконец, появилась карта Африки, она все увеличивалась. и по ней поплыли титры: “Кадр первый: “Наш человек в Бунгване”.
Вьюгин уже порядком привык к своей комнате, хотя и продолжал относиться к ней с неким уважительным удивлением, так как это вообще была первая квартира в его жизни. До этого был полудеревенский дом родителей в Уваровке, потом солдатская казарма, ее же, в свою очередь, сменило студенческое общежитие. А в нынешней его квартире об Африке говорило только то, что в ней могло бы быть немного попрохладнее, что на потолке в углу сидела неутомимая мухоловка — большеголовая ящерица-геккон, а над довольно широкой деревянной кроватью, покоилась на рейках убранная на день его слугой Мбизи москитная сетка, похожая на скомканный купол парашюта после совершения прыжка. Вера в эту сетку не была у него еще поколеблена, но Вьюгин уже проникся сознанием необходимости глотать антималярийные таблетки и две яркие коробки дилагила украшали его ночной столик. Он тут же вспомнил Ляхова, его нынешнего начальника, который вчера с заметным, как показалось Вьюгину, профессиональным автоматизмом объяснял суть предстоящей ему деятельности. Затем, будто спохватившись, что впадает в менторское занудство и читает уже целую лекцию, вышел на другую плоскость.