Пока Моррейон говорил, поблекли его красные звездоцветы; теперь в его голосе звучала страстность, прежде незаметная.
«Я стоял один посреди зеркальной равнины разреза потухшей звезды, – хрипловатым голосом продолжал Моррейон. – Защищенный заклятием неистощимой бодрости, я не мог умереть, но не мог и отойти ни на шаг, ни на миллиметр за пределы впадины, заполненной черной пылью – если не хотел превратиться в не более чем бледный отпечаток на поверхности сияющего поля.
Я неподвижно стоял – как долго? Не могу сказать. Годы? Десятилетия? Не помню. Теперь мне кажется, что я пребывал в состоянии ошеломленного отупения. Но я перебирал в уме любые, малейшие возможности избавления, и отчаяние придавало мне отвагу. Я продолжал искать звездоцветы и нашел те, что охраняют меня по сей день. Они стали моими друзьями, они меня утешают.
Я поставил перед собой новую задачу – и, если бы я не обезумел от отчаяния, никогда на это не решился бы. Подбирая крупицы черной пыли и смачивая их своей кровью, я изготовил пасту, а из этой пасты слепил толстую круглую подстилку диаметром чуть больше метра.
Закончив работу, я вступил на подстилку и закрепился на ней зазубренными крючками – притяжение небесных тел стало поднимать меня над поверхностью половины звезды.
Я освободился! Я стоял на черном диске посреди пустоты! Да, я был свободен, но я был одинок. Вы никогда не сможете понять, что я ощущал, пока не окажетесь в полном одиночестве посреди безразличного, безжизненного космоса, не понимая, в каком направлении следует двигаться. Где-то вдалеке я заметил одну-единственную звезду и, за неимением лучшего, направился к ней.
Как долго я летел? Опять же, не могу сказать. Когда я решил, что преодолел примерно половину пути, я развернулся так, чтобы мой диск был обращен к звезде, и таким образом стал замедляться.
Что я делал в пути? А что я мог делать? Я разговаривал со звездоцветами, я передавал им свои мысли. Такие монологи меня успокаивали – ибо в полете к звезде сахáров, как минимум на протяжении первых нескольких сот лет, я был объят всепоглощающим гневом, затмевавшим любые рациональные помыслы. Я готов был тысячу раз умереть под пытками, чтобы нанести единственный булавочный укол хотя бы одному из врагов! Я планировал сладостную месть, меня наполняли жизнерадостная энергия и буйная радость, когда я воображал боль, причиняемую предателям! И в то же время воображение заставляло меня испытывать невыразимую печаль: пока другие наслаждались лучшими плодами жизни – пирами, дружескими беседами, ласками любовниц – я плыл один во мраке пустоты. Я убеждал себя в том, что равновесие будет восстановлено. Враги пострадают не меньше, а больше моего! Но страсть остывала, а звездоцветы, чем лучше они меня знали, тем ярче светились. Теперь у каждого из них – свое имя, каждый наделен индивидуальным характером, каждого я могу распознать по свойствам движения. Архивёльты считают, что звездоцветы – эмбрионы мыслительных органов разумных огненных существ, живущих в недрах звезд. В этом отношении у меня еще нет никакого определенного мнения.