Показывая обыкновенно на свой огромный, розовый, но рыхлый, как подушка, кулак, он говорил:
— Вот моя полиция.
И, показывая затем на другой и делая им такие движения, словно он таскает кого-то за волосы, он добавлял:
— А это моя юстиция. Люблю библейскую простоту во всем.
Становой пристав побаивался Семичрева, так как знал, что он имеет влияние даже на губернатора, и, надев мундир поновее, тотчас же явился в усадьбу, чисто выбритый, гладко причесанный и надушенный. За ранним, наскоро изготовленным завтраком все трое — Яков Петрович, становой пристав и Глебушка — говорили только о пропавших лошадях, и большие карие глаза Глебушки томно и матово светились, как у влюбленной девушки, а становой пристав почти каждую фразу заканчивал своей излюбленной поговоркой:
— Пятью пять — двадцать пять.
Впрочем, когда подали жареных цыплят и шампиньоны в сметане, Яков Петрович весь погрузился в еду; как всегда, он тяжко засопел и зачавкал так громко и восторженно, что становому, который в первый раз видел, как ест Семичрев, стоило немалого труда, чтобы удержаться от смеха. Схлебывая и пережевывая грибки, Яков Петрович производил языком, губами и всем ртом такие же точно звуки, как собака, неистово вычесывающая блох.
За чаем с коньяком, который подали уже на балкон, становой пристав вдруг сказал Якову Петровичу:
— А раз вам так не хочется прибегать к услугам полиции, попробуйте съездить на Черную тонь, к новому борисовскому арендатору. Говорят, он великолепно гадает именно о пропавших лошадях. Находят, говорят, по его указаниям. Крестьяне им не нахвалятся. Пятью пять — двадцать пять!..
Еще не отдохнув от еды и угрюмо сопя, Яков Петрович спросил:
— Чего двадцать пять? За гаданье он берет столько?
— Нет, это у меня поговорка такая, — сказал становой, — а за гаданье он берет с крестьян десять рублей, кажется.
Глебушка глядел на отца своими прекрасными грустными глазами и думал:
«Стоит ехать на Черную тонь, или не стоит?»
Он никогда ни в чем не любил проявлять своей воли, и ему нравилось, чтоб ему подсказывали его желания.
— Что же, Глебчик, съезди, пожалуй, туда сегодня же, — сказал Яков Петрович, — на эту Черную тонь.
— Непременно, папа, сегодня же! — воскликнул Глебушка, которого вдруг сильно взманила эта поездка. У него даже матово зарумянились щеки.
— Только примите во внимание, — заметил становой, — вам, может быть, придется там заночевать. Этот борисовский арендатор любит гадать чуть ли не в полночь, а подъем и спуск за дубками преотвратительны!
Семичрев точно дремал в кресле, и ниже колен свешивался его огромный круглый живот. Очевидно, он уже весь был занят перевариваньем завтрака и не слушал станового. Тот, щелкая шпорами, стал прощаться.