Никодим закричал, склонясь к нему:
— Или она больно горазда целоваться?
Жестко и грубо уставились его глаза, и вдруг перекосило губы.
Глебушка беспомощно протянул перед собой обе руки. Никодим простонал и, тяжко окнув, ударил его кулаком в левый бок. Глебушку точно смело с приклетей. Дважды он перевернулся на земле. А потом оправился, встал, сел на опрокинутые сани и, закрывая лицо руками, горько заплакал.
— А ты дерешься, ты все дерешься, — выговаривал он, тяжко плача, дергая плечами.
— Уезжай! — крикнул ему Никодим. — Уезжай! Или все еще будешь ждать Ориши? Ну, уезжай, говорят тебе!
Глебушка сидел и плакал. Никодим пошел к нему крупным и поспешным шагом.
— Всех нас думаешь купить за тысячу монет? — говорил он, тяжело дыша. — Ты?
Глебушка опять вытянул перед собой руки, но не трогался с места. Темным ужасом наполнилось его сердце.
— Даже и не бежит, кролик, — обожгло Никодима.
Как бы загораживая лицо простертыми руками, Глебушка закричал:
— Ну, бей, что же! Все равно я не отступлюсь от нее!
Мокрое от слез лицо его все розовело и точно бы светилось. Яркими звездами мерцали его глаза.
— Да? — переспросил Никодим сипло, вытянув жилистую руку. И, весь задохнувшись, он тяжко, со стоном ударил Глебушку кулаком в живот.
— Да? — и еще раз переспросил он, теряя разум.
И грузно обрушился на него всею своею тяжестью, ища горла. И в мертвой хватке закостенели руки.
Потом он встал, тяжело дыша, почти покачиваясь, и, не глядя на Глебушку, точно заснувшего возле саней, вышел за калитку. Гудело все кругом с сердитой тоскою, и дымные неведомо куда неслись тучи.
— И не думал, а вон что вышло, — сердито проговорил Никодим. — Уснул, кролик!
Его бороду перекашивало, трепало на пряди, загибало за плечи.
«Спит, кролик», — думал он.
До зари простоял он так, высокий, жилистый, бородатый, будто переговариваясь мыслью с буйным ветром, с дымными тучами, с сердитым воем Шалой, досадливо кряхтя и вздыхая.
А потом сказал:
— Заодно нести ответ Богу! Что же?
И, взяв заступ, стал рыть могилу Глебушке, узкую, как щель, и глубокую-глубокую. Вырыл он ее тут же, за избою, на огороженном выпуске, который уже давно он собирался засеять коноплею.
К полудню была совсем готова могила, и ела пролезло в эту узкую щель Глебушкино тело. Ничком положил его Никодим, чтоб не видеть лица его, и, сняв шапку, бросил туда три горсти земли: за себя, за Оришу и за Картавого, вздохнув, сказал затем:
— Прощай, кролик! Не поминай лихом!
И проворно стал засыпать тело землею. А с после-обеда до вечера, запрягши Глебушкиного иноходца в соху, до седьмого поту трудился Никодим, торопливо распахивая весь этот выпуск вместе с могилкою под коноплю. Через месяц частая взошла конопля на этом выпуске.