Он пришел в кухню и со вкусом стал пить чай. Под широким светом солнца громко пели петухи и щебетали ласточки. Повар курил свою тяжелую трубку спокойно и с сознанием своего достоинства. Аксинья Ивановна, поправляя серебряные перстни на костистых пальцах, сказала:
— А барин нынче с зажженной свечкой уснул. Я в окно видела.
Повар ответил:
— Сон хотел рассмотреть пояснее!
Пикар молчал. С крыльца кухни было слышно, как в саду смеялись дети беззаботно, по-птичьему. И гудели пчелы над золотыми цветами акаций.
Когда его позвал к себе Халябин двойным выдержанным звонком, опять на минуту стало страшно холодно, и помутилось в голове. Халябин сидел в кресле у письменного стола с рыжей сигарой меж двух пальцев правой руки. Он был одет в охотничью куртку с зелеными отворотами, с крупными костяными пуговицами, изображавшими кабаньи головы, в серые шаровары, в шагреневые сапоги ниже колен. Хорошо причесан, хорошо вымыт, тонко надушен, изыскан, как всегда.
— Принеси мне чаю сюда, — сказал он, без тени на лице, но его белокурый ус слегка дрогнул.
Как всегда, Пикар спросил:
— А к чаю булочек или черного хлеба и масла?
— Черного хлеба и масла.
— Слушаю-с.
Плавно и не колеблясь на ходу, он принес целый поднос с масленкой, с аккуратно свернутой салфеткой, с тонкими ломтиками черного хлеба, солонкой, дымящимся стаканом чаю. Халябин сидел, точно не видя его прихода, с потухшей сигарой, задумавшись. А он осторожно и красиво расставил вокруг него все и ждал дальнейших приказаний. Халябин увидел его и стал раскуривать сигару.
— После чая, — сказал он и запнулся.
Пикар слегка склонил голову, чуть вытянув шею.
— После чая, — опять сказал Халябин, но снова замолчал, точно что-то разыскивая глазами на письменном столе. Сигара тонко дрогнула в его пальцах, уронив на стол пепел.
— После чая, — наконец выговорил он, — я поеду с тобой в лес, погулять, может быть прострелим там ружье. Ведь охотничий сезон не за горами. Так вот прикажи конюху запрячь «Главаря» в шарабан…
— Слушаю-с, — ответил Пикар.
— Ты ведь править умеешь? — спросил его Халябин холодно.
Он чуть пожал плечом.
— Умею. Да. Умею.
— Иди и скажи конюху.
Он ушел, передал приказание, потом тщательно почистил свой высокий коричневый цилиндр. Затем услышал двойной размеренный звонок. Вошел в кабинет, но Халябина там уже не было. Чай оказался нетронутым, нетронутыми же оказались масло и хлеб. Пикар покачал головой и стал аккуратно прибирать со стола. Дыхание сперлось в груди, но там все было холодно и непоколебимо, застыв в безнадежном решении. В окно был виден двор, залитый солнцем, светлый, радостный, безмятежный, яркий.