«Пусть он потом все по правде ей расскажет», — думал Пикар.
Но эта мысль бросала в меланхолическое уныние, но не в страх.
Когда конюх запрягал «Главаря», покорно и привычно задом входившего в изогнутые оглобли шарабана, Халябин ходил по двору, с двухстволкой за плечами, как-то странно кружась все на одном и том же месте, беспокойной, порывистой походкой, точно его гнали на корде мучительными, свистящими кнутьями. Чуть сдвинув гардину, Пикар наблюдал за ним, и его губы растягивались в больную улыбку. Потом он видел перед зеркалом свой высокий коричневый цилиндр, опять поглядел в окно, осторожно сдвигая гардину, и вдруг, так же, как и Халябин, закружился на одном месте, беспорядочно вышагивая вдоль стен комнаты, точно пристигнутый пожаром. Только на крыльце его несколько обдуло ветром, возвращая ему нужное самообладание. На дворе все так же было светло и радостно. В саду смеялись дети, и пчелы гудели над цветами акаций.
— Пикар! — позвал его Халябин.
— Здесь, — откликнулся он, оправляя цилиндр.
И пошел двором. На подножку шарабана он вскочил проворно и принял вожжи без колебания.
Всю дорогу молчали, как и тогда на обратном пути. В поле летали ласточки, перечеркивая золотистый воздух поля кривыми линиями. Халябин смотрел на ласточек, Пикар на костистый зад «Главаря». Лес надвигался медленно, но грозно, будто широко раздвигая зеленые челюсти. И все так же светило солнце, обдавая все широким, неоскудевающим светом. Пикар вспомнил:
В городе он знал наборщика губернской типографии юношу Налимова, с зеленым, больным лицом, нечистым, прыщавым лбом и коричневыми, от табака, пальцами. Юноша кормил своим заработком мать, больную, вдовую тетку и ее двух детей. Но раз в год, на первый день Пасхи, напивался пьяным, как стелька, в том дорогом ресторане со скучающими растениями. Через час после его входа его, обыкновенно, выводили под руки, с болтающейся головою и подгибающимися вперед ногами. А он обыкновенно в эти минуты визгливо кричал:
— Выводите меня, выводите меня в прорвы, я свое взял!
Туго натянув вожжи, Пикар теперь думал:
— Выводите меня в прорвы, я свое взял!
В лесной опушке трава казалась темной, задрапированной полупрозрачной кружевной материей.
— Стой, — сказал Халябин, — тут мы пойдем пешком.
Пикар остановил лошадь.
— Привяжи ее здесь, — опять сказал Халябин особым, деревянным, чуть засипевшим голосом.
Пикар аккуратно обмотал вожжи вкруг рыжего ствола липы.
Халябин, не глядя на него, сказал:
— Проведи меня к «длинному озеру», там иногда садятся селезни.
— Слушаю-с, — отвечал Пикар.