Он пошел впереди, Халябин сзади. Пошли прямо лесом. Голубоватые сойки взлетали с деревьев и пронзительно испуганно вскрикивали. Где-то куковала кукушка, и лесной овраг передразнивал ее крик, но неуклюже и равнодушно.
Вдруг повернувшись к Халябину, Пикар сказал погасшим голосом:
— Вы не извольте сомневаться, я все очень хорошо знаю.
— Что? — переспросил Халябин, беспокойно дрогнув. — И ты знаешь, где больше всего фиалок?
Брови Халябина свело легкой судорогой.
— Знаю, — ответил Пикар сдержанно, — знаю. На холмике, под дубом у «длинного озера».
У Халябина дрогнули усы.
— Да? — переспросил он. — Там?
— Там.
— Ну идем, идем, — недовольно, и слегка бледнея, поморщился Халябин, — на озере могут быть утки!
Опять пошли лесом.
Сердце постоянно останавливалось и поджидало неизбежного, вызывая ощущение тошноты.
— У-y, — лениво, отрывисто и тупо передразнивал овраг кукушку, — у, у!
В золотистый просвет выглянуло длинное озеро, равнодушное, как всегда. Показался зеленый холм. Медленно выплыла зелень дуба.
Пикар услышал легкое треньканье взводимых курков. Он остановил в груди дыхание и тотчас же упал ничком, тяжко шлепнувшись под оглушительным взрывом. Коричневый фрак задымился на спине меж лопаток. Он лежал, уткнувшись в землю и ничего не видел, ничего не сознавал. Потом, колеблясь, выплыло: он сидит в желтом мареве и безысходно кричит:
— Мамка! Мамка! Мамка!
Подошли растения в зеленых кадках. Близко, близко выглянули темные, блестящие, радостные, радостные глаза.
И опять все спуталось в нем и погасло. Сквозь непроходимые дебри и глубокие разорванные бреши, он все-таки понял: погасло — навсегда…
Нарядная, хорошенькая дача в швейцарском стиле вся точно смеялась под вешним солнцем. Ее зеленые крыши глядели так же щеголевато и свежо, как и клейкие листья тополей. За железной оградой, в шиповнике, пели малиновки. Вокруг сладко пахло резедой.
На широкой, посыпанной песком поляне, перед дачей, кончали партию крокета. Подольская, в светлой юбке и цветной, яркой кофточке, ловким ударом молотка крокировала из-под ботинки шар противника, а Карташов, с взмокшим лбом и лоснящимися щеками, кричал ей через всю поляну, указывая молотком на свой шар:
— Так! Превосходно! Теперь ходите в ворота, сюда и лягте рядом со мной! Вот здесь! — тыкал он рукояткой молотка в свой шар.
Подольская громко расхохоталась, сделала рот кружочком и крикнула с преувеличенным ужасом Карташову:
— О-о-о! О-о-о!
Ее муж, сидевший на зеленой скамье, под липами, тоже расхохотался, дрыгая грузным животом.
Так же, как и жена, он крикнул Карташову: «О-о-о!» — и тоже покачал головой.