— Почем дает Столбушин за рожь?
— Покупает ли он просо?
— Не принимает ли и картофеля?
— Нужны ли ему рабочие руки?
— Извозчики? Бондари? Кузнецы и плотники?
— Будет ли он курить спирт весь год, или сделает передышку в летние месяцы?
Все эти вопросы были насущными для окрестностей. Переплел Столбушин свою жизнь с жизнью этих окрестностей словно стальной проволокой. Сочетался с ними, как неразрывным браком.
«Голова! — думал мужик на возу, покачивая огромной шапкой. — Голова! Голова!»
А Столбушин, покачиваясь в коляске, думал о себе:
«Вознесся шибко, но вознесусь и еще!»
Сладко мечталось провести свою железную дорогу от Муравьева-хутора до станции Развальной на семь верст. Под приветливым августовским солнцем мерещились уже въявь загорелые рабочие артели, слышался скрежет железных заступов, приятно веселил слух шум рабочей сутолки.
«Вознесусь и еще», — думал Столбушин, подъезжая к своей усадьбе.
Дома его ждали с обедом. Чопорный лакей с русыми бакенбардами и черноглазая, кокетливая горничная в белом чепце встретили его на крыльце почтительными поклонами, на крыльце же приняли с его плеч запыленное платье, разоблачая его почтительно, как архиерея. В прихожей вышла к нему навстречу жена Валентина Михайловна, нарядная, надушенная, такая молодая и красивая, с гордостью носившая свое тело; ее сопровождал техник, управлявший мельницей и заводом, Ингушевич, с масляными восточными глазами и словно припухшей нижней губой. Валентина Михайловна поцеловала мужа в лоб. Ингушевич склонился перед ним почти подобострастно.
— А мы ждем тебя с обедом, — говорила жена, — и какой ты умница, не заставил себя ждать слишком долго. Мы голодны! Видишь, Ингушевич даже побледнел от голода!
Ингушевич почтительно рассмеялся, скаля белые зубы.
Засмеялся весело и Столбушин, еще разогретый своими мечтами и чувствуя себя победителем. Его большое тело наслаждалось точно в теплой душистой ванне.
— Терпение, Ингушевич! — радостно восклицала Валентина Михайловна. — Степан чуть-чуть почистится с дороги, и тогда мы будем обедать! Ей-Богу же, будем обедать!
Столбушин громко и резко хохотал. Все вокруг так приятно ласкало его глаз. До сорока лет он жил скучно, отказывая себе в самом необходимом, и за эти последние четыре года он еще не насытился всеми удобствами сытой и богатой жизни. Порой ребячливо радовался каждой мелочи, напоминавшей об уюте и приволье.
Ел обед он также радостно и весело. Радовало, что обед так тонок и вкусен, что сервировка так блестяща, столовая так просторна и нарядна, что жена так молода и красива. Порою мельком заглядывало в голову, весело будоража сердце: