«Ужели? Ужели?»
И от этой думы костенел мозг в его голове.
Один из этих припадков до того измучил Столбушина, что Валентина Михайловна и Ираклий насилу вывели его под руки на крылечко дома, чтоб раздышаться. И из ворот усадьбы тотчас же поскакал гонец. Валентина Михайловна распорядилась вызвать земского врача.
«Что это такое?» — думала и она, тоже точно неприятно ощущая кого-то третьего между собой и мужем. Кого-то третьего, неизвестного и страшного. И она сидела рядом с мужем, притихшая и обеспокоенная.
Кривя рот и стараясь набрать в себя как можно более воздуха, Столбушин тяжко упирался еще могучим плечом в тонкое перильце крыльца и глядел прямо перед собою. И огромные приземистые постройки амбаров, куда десятками тысяч пудов накопляли хлеб, казались ему сейчас враждебно оскалившимися, злыми животными, готовыми пожрать и его самого. Легкими и нежными прикосновениями платка Валентина Михайловна старалась отереть капли пота с его выпуклого рябоватого лба. А он сердито думал:
«Захочу — и предам вас пламени! Не сожрете!»
Валентина Михайловна спросила:
— Ты о чем?
Он подумал и сказал:
— Как ты думаешь, есть на небесах заповедные скрижали? Ты ученее меня!
Валентина Михайловна вздохнула:
— Я не знаю, — ответила она не сразу и точно чего-то пугаясь.
Столбушин упрямо уставился глазами в землю.
— И ученым и неученым — всем одна цена, — сказал он наконец сердито после долгой паузы.
Ираклий, топыря чопорные бакенбарды, почтительно глядел на хозяев из окна кухни.
На синем вешнем небе выглядывали звезды. И они говорили Ираклию одно, Валентине Михайловне — другое и Столбушину — третье. И все трое считали их золотые слова за непреложную истину. Но у всех трех ясно назревало неуловимое, как вешний пар, предчувствие чего-то надвигающегося.
Земский врач приехал только в одиннадцать часов, когда все небеса, от края до края, исписала незнаемыми золотыми гиероглифами чья-то неведомая рука. И, соскакивая с земской тележки, разминая натруженную постоянными разъездами поясницу, врач все же успел прочесть в этих золотых письменах:
«Надо трудиться! Ох! Ох!»
И пошел в дом.
Маленький, худенький и подвижной врач, с красными веками и с красными костлявыми ладонями, долго и внимательно обследовал Столбушина, переворачивая так и этак его грузное тело, выслушивая это тело, выщупывая и выстукивая. А затем сел к столу писать рецепт. И, набрасывая кривые строчки, беспечно переговаривался с Столбушиным:
— У вас не что иное, как запущенный катар. Это не суть важно, но все-таки нужна большая осторожность в пище. Старайтесь есть только жидкое. А там мы посмотрим! Увидим, сказал слепой! Да! Да! Ха-ха! А почем вы платили в этом году за хлеб? Да вы не бойтесь, голубчик, зачем вы глядите так встревоженно?