Утром, несмотря на грусть души, она с особым вкусом разливала чай, со вкусом ощущала его тонкий аромат, со вкусом прихлебывала из тонкой чашечки и со вкусом ощущала жизнь каждой жилкой своего холеного тела. А Столбушин сидел угрюмый, сердито косился на великолепно поджаренные сухарики и грустно думал:
«Ужели мне и сухаря поесть нельзя? Ужели меня от всего отодвинут? Прогонят от всех сластей? Для кого же и для чего я все это наживал?» И от этой думы нудно сосало сердце и туманило в глазах.
«Поправлюсь, — наконец утешал он себя. — За свои деньги я всегда настоящего доктора найду. Отвалю ему, сколько надо, и вылечит». Но сердце плохо верило этому. И, слегка накреняя голову, он ушел к себе в кабинет.
— Ингушевич, в чем смысл жизни? — вдруг спросила Валентина Михайловна, когда муж вышел. Ее радостное лицо вдруг точно потухло и стало строгим.
— В чем смысл жизни? — шутливо переспросил ее Ингушевич. — В чем? Да видите ли, я сильно сомневаюсь, что у жизни есть вообще какой-либо смысл. Жизнь иногда представляется мне очень хорошенькой, но и очень глупенькой женщиной. И я думаю, совсем не разбираясь в ее умственных способностях: «Ого, как она мила и заманчива! Не приволокнуться ли?» А иногда она кажется мне безобразной и злой ведьмой, но — увы! — тоже совсем не умной! Так вот в чем дело, — пожал плечами Ингушевич, — жизнь может быть не что иное, как набитая дура с загадочными глазами. Вы замечали, что часто у очень глупых женщин бывают именно такие загадочные глаза? — Он почти весело расхохотался.
В мыслях Валентины Михайловны мелькнуло:
«Сказать ему, что Степан безнадежно болен, или нет?»
И сразу же ей стало тоскливо от этой мысли.
«Нет, не скажу», — решила она.
В открытое окно прилетела и словно рассыпалась по комнате звонкая и радостная трель жаворонка. Валентина Михайловна замкнуто спросила:
— А если у жизни нет смысла, чем же должны жить люди?
— Да радостями! — живо воскликнул Ингушевич, скаля белые зубы.
— А великие люди умели жить и страданиями, — возразила Валентина Михайловна грустно.
Ингушевич сказал:
— Но эти их страдания ощущались ими, как наивысшее блаженство. Следовательно: цели жизни и великих и малых тожественны. Радости — вот это цели! Не так ли?
— Однако… — Валентина Михайловна смешалась и замолкла.
— Вот слышите песнь жаворонка, — опять сказал Ингушевич. — Своей песней он отвечает вам на ваш вопрос: «Радость — вот все цели всего живущего! Радость — вот мировое солнце, единое и светлое, вокруг которого вращается вся вселенная!»
Валентине Михайловне вновь бросилось в голову: