«Это уж смерть?» — —точно спросила она кого-то со страхом. Ей почудилось: смерть сидит уже здесь под креслом, скорчившись, с острыми коленами, с темными впадинами глаз. И скрипя костьми, ждет свою жертву. Валентина Михайловна стала перед тахтой на колени и осторожно поцеловала руку мужа, точно прося у него прощения.
Тот на мгновение точно проснулся и открыл глаза. Но, очевидно, не признал ее и грубо сипевшим голосом выговорил:
— Я дороги на Развальную строить не буду! Гоните к черту всех подрядчиков! К черту! — И грузно, со стоном повернувшись, снова заснул. И все цедил сквозь зубы тягучие стоны.
Когда она шла темным коридором, ее мучили новые страхи. Вдруг ее подстережет здесь Ингушевич? И возьмет ее за руку? И в его глазах она прочтет признание и беспокойную неутолимую жажду?
«Не надо этого, не надо! Не надо!» — хотелось ей кричать жалобно и горько, как птице, прячущейся от ястреба. И сердце защемило тоскою, беспомощною тоскою.
Прежде чем лечь в постель, она молилась долее, чем всегда, томясь в раскаянии и стыде за что-то.
А в сновидении видела:
Прекрасные юноши и прекрасные женщины парами гуляли в лазоревых садах и приветливыми кивками головы звали ее за собою на радостные игры. И она тоже кивала им в сладком томлении:
«Приду! Да! Да! Приду!»
V
В Москву поехали трое: Валентина Михайловна, Столбушин и Ираклий. Расчесывая в кухне перед отъездом свои великолепные баки, Ираклий говорил повару:
— Вот мы и опять посетим центры цивилизации. Посмотрим, что-то сделала за последние годы культура. Абсолютно посмотрим!
Повар с козлиной бородкой, белокурый, как лен, отвечает:
— Культура за последние годы много делов наделала. Солянку, например, теперь совсем поиначе готовит!
Валентина Михайловна, собираясь в отъезд, ходила по дому печальная и побледневшая. Столбушин сердито хмурился и сосредоточенно думал о чем-то.
Встречаясь с глазу на глаз с Валентиной Михайловной, Ингушевич мрачным речитативом напевал:
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка…
Выехали в Москву в легкий день — во вторник, как того желала Валентина Михайловна. Но на прием к знаменитости Столбушин попал только через неделю. Знаменитый доктор, еще нестарый, с седыми висками, усталыми глазами и чрезвычайно тихим голосом, точно он говорил шепотом, долго и тщательно обследовал и расспрашивал Столбушина. И, кончив обследование, опустился в кресло и замолчал, словно позабыв о Столбушине. Затем бросил мимолетный взгляд на молодого ассистента. Спросил его тихо, точно он сам был умирающий: