Ксай присел перед ребенком, взяв обе его ладони в свои. Они смотрели друг на друга, не отрываясь, не меньше минуты. И Эдвард спросил:
— Ты уверен, Дамир?
Нерешительности в голубом взгляде нашего сына не появилось.
— Я уверен, папа.
Около полудня они вместе отправились в целеевский детский дом. Я не стану скрывать, что переживаю за исход этой поездки, уверена, переживает и Эдвард, хотя, несомненно, сделает все, чтобы смягчить происходящее, если потребуется, защитить Дамира и утешить. Ксай обожает своих маленьких принцесс всей широтой своего огромного сердца. Но и маленького принца, собравшего наш мир из разрозненных кусочков в единое целое, любит ничуть не меньше. Я была права, стерлась та разница «чужой крови». Дамир с самого начала был нашим ребенком. И никак иначе.
Маслинка, удобно улегшись на руках Элли, принюхивается к пластилиновым цветам. Ей совершенно точно нравится розовая роза. Софина, засмеявшись, целует черный носик кошки.
— Их нельзя кушать, Маслинка!
Она такая… живая. Энергичная, лучащаяся оптимизмом, быстро расстраивающаяся, но и быстро возвращающая себе улыбку. Ее неугасающего задора хватает, чтобы поднимать настроение Эдварду, играть с ним во все доступные виды игр, подолгу гулять на улице и совершать заплывы на мелководье Средиземного моря, а еще читать множество самых разных сказок на греческом. Софина многие из них запоминает наизусть, неподдельно интересуясь перипетиями сюжета.
Когда Ксай с ней, в нем просыпается внутренний ребенок, тот мальчишка с Сими, так весело играющий на греческом острове, бормочущий забавные греческие стишки. Порой мне чудится, они могут поставить с ног на голову весь дом — и иногда даже Ангелину втягивают в столь шумное, подвижное веселье, хоть ей, моей младшей крошке, по душе более спокойные игры.
Она завороженно наблюдает за тем, как Ксай рисует — и рисует вместе с ним, терпеливо исправляя каждый штришок, она обожает, когда папа поет ей, частенько подпевая своим нежным детским голоском, она любит пазлы, пусть пока и крупные, детские, что так умиляет меня — все-таки «Афинская школа», собранная Алексайо, до сих пор висит на стене нашей спальни, хоть уже и греческой. По приезде сюда, в Целеево, столько времени спустя, именно ее мне и не хватает. Все иное осталось прежним — даже запахи, даже звуки.
…Мое первое воспоминание после долгой ночи родов — Эдвард в окружении двух кувезов. В каждом из них — наше маленькое сокровище в розовых пеленках, тихонько спящее с осознанием, насколько любимо. Алексайо никак не нарушает их сон, в палате тишина идеальная, он лишь наблюдает. С трепетом, заботой, любованием рассматривает своих крошек. Такой умиротворенный… и такой счастливый. Я не хочу рушить эту идеалистическую картину. Только вот Ксай еще и внимателен ко всему, что происходит вокруг — с рождением детей, похоже, это обостряется.