Впрочем, все это неважно. Все это так, мелкие неприятности. А когда Рональд в хорошем расположении духа, когда он доволен ситуацией и происходящим, кто станет заострять на них внимание?
Отец дважды за время пути оглядывается на заднее сиденье, отданное в мое полное распоряжение, и даже не хмурится, когда видит туфли, безбожно закинутые на дорогую кожу. Уверена, если шпилькой я порву ее, он даже не заметит.
— Достойно выглядишь, — хвалит, удовлетворенно улыбнувшись, — я рад, что ты так серьезно к этому относишься.
Я ему не отвечаю. Я, глядя в окно на проплывающие мимо небоскребы и горящие табло магазинов, думаю лишь о том, когда этот вечер будет закончен.
Больше всего хочу вернуться в свою постель, накрыться с головой одеялом и не отвечать на стук Роз в дверь, призывающий умыться, одеться, позавтракать — неважно, в сущности, что именно сделать.
Я опять хочу поплакать. Лечь, обвиться вокруг подушки и спокойно, с совершенно законным правом поплакать. И плевать, что только этим весь вчерашний день и занималась.
Я слишком хорошо помню лицо Джаспера — ошарашенно-разозленное, его беспрецедентное отвержение, все, что он сказал в то утро — до последнего слова. И пусть кто-то сетует на недолговечность человеческой памяти, пусть я не отличаюсь парадоксальной склонностью к запоминаниям, не забуду. Никогда не забуду. Вчера, в пять часов и тридцать шесть минут утра, у меня внутри стало пусто. Причем так, что никоим образом дыру уже не залатаешь…
Но «Ролс ройс», упрямый, как Рональд, едет дальше. Едет вперед, поворачивает, снова прямо, снова вверх по улице… у меня уже рябит в глазах от света рекламы.
Я прикрываю веки, устало откидываясь на подголовник сиденья. Сложив руки на коленях, то и дело переплетаю и обратно расплетаю пальцы — я выкрасила ногти в черный.
Начинаю жалеть о том, что не догадалась взять с собой таблеток от головной боли…
* * *
Бытует мнение, что чувство крайней ошеломленности может наступить лишь в результате нескольких судьбоносных событий — неважно, плохих или хороших, — но уж точно не составить цепь из череды невероятных случайностей.
Однако я, то, что я чувствую, — прямое опровержение этой неумелой теории. К тому же, как я наивно полагала, удивлять меня уже точно больше нечему…
Рональд выходит и открывает мою дверь. Сам, не дожидаясь ни просьбы, ни каких бы то ни было иных обстоятельств, встает и открывает. Выпускает меня из «Ролс ройса» и следит за тем, чтобы на своих шпильках я не рухнула посреди мокрого после дождя тротуара. Выражение на его лице в тот момент, когда, усмехнувшись, протягиваю руку на встречу, больше всего похоже на улыбку. Только маловато в ней искренности.