А он предупреждал, что слабых не выносит…
В скором конце нашего разговора, подводящий итог всему и с трудом расслышанный из-за моей истерики, прозвучал ответ:
«Не делай меня крайним».
И синие глаза, в которых синева стала черной. В которой не осталось ни капли того, ради чего я бы пошла и в огонь, и в воду, и туда, куда еще ему заблагорассудится.
В ту секунду Джаспер окончательно меня бросил.
Я делаю последний, необычайно глубокий вдох и снова, как обычно поступают дети, упрямо забираю в руки кисточку туши. Поправляю немного испорченную линию, ватным тампоном стираю оставшееся напоминание о слабости. Немного румян, и ситуация стабилизирована. Никто следа и не заметит.
Затем тени — выверенными, точными движениями, без лишних мыслей (чтобы не разгребать последствий) на веки. Ровным слоем — они гелевые. Красиво, стоит признать, блестят.
После — помада. Часы ускоряются, сменяя цифры, и мне приходится пожертвовать еще тремя минутами дополнительного времени, дабы очертить контур губ.
В итоге, когда смотрюсь в зеркало, проверяя, все ли в порядке, как прямое напоминание моей нерасторопности в дверях появляется Розмари.
Ее короткое волнистое каре приглажено и выпрямлено, глаза подкрашены, а щеки так же тронули румяна. Наверное, за всю мою жизнь это самый сложный макияж, какой удавалось увидеть на ее лице. Видимо, Рональд велел. Видимо, для него сегодняшний день и вправду праздник.
— Иззи…
— Хорошо, — я без споров и возражений соглашаюсь, кое-как пригладив волосы — пусть думают, что это легкий эффект неопрятности, для особого шарма. Мне, в конце концов, не особо важно, что вообразит инвестор об этом вечере. Он сам решил жениться, так пусть мирится. От меня требовалось «да», и оно уже прозвучало.
— Ну конечно хорошо, — Розмари улыбается, когда прохожу мимо нее обратно в спальню, и легонько, чтобы ничего не испортить, похлопывает меня по плечу, — только одеваться нужно до конца.
И, тихонько усмехнувшись, застегивает мой многострадальный замок на спине.
* * *
Салон отцовского «Ролс ройса» светло-серый — именно тот оттенок, который я предполагала под пиджак старика-инвестора. Вдохновляющего в таких сравнениях, конечно, мало, но кого вообще волнует, что я думаю? Даже меня не волнует!
В любом случае, если бы я выбирала машину — а Ронни никогда бы не позволил это сделать, — предпочла бы что-нибудь черное. И внутри, и снаружи. Чтобы потемнее.
А у него наоборот, любовь к светлым оттенкам. Он, наивный, не понимает, что на светлом кровь видна куда лучше…
Мы добираемся до пункта назначения — роскошной «Эйфелевой башни», установленной на макете своего одноименного известного подлинника — сорок минут. В конце концов, дом за городом, туристов много, а пробки никто не отменял. И привилегированность машины вовсе не влияет на время, которое приходится провести в окружении «простых смертных». Хотя, я слышала, некоторые предпочитают передвигаться по паркингам, зачастую выходящим в две разные стороны улицы.