Я ничего не отвечаю. Не хочу, не могу и даже понятия не имею, что именно должна сказать. Начинает трясти так же, как в прошлый раз, в понедельник, когда впервые увидела Аметистового. Только в этот раз темно не становится, свет не гаснет, и я не засыпаю.
Сейчас поправляют мое пальто, застегивая его самостоятельно и очень быстро, без особых усилий, сейчас медленно, выверяя каждый шаг и переступая через рвоту, доводят меня до машины.
И когда, в конце концов, оказываюсь в салоне и вжимаюсь лицом в кожаную обивку заднего сиденья, я готова сгореть от стыда. Но даже этого не достаточно — я не теряю сознания.
Зато слышу кое-что. Причем произнесенное явно не для моих ушей, потому как тот тон, который был прежде у Эдварда — мягкий, беззлобный, — и который сейчас — жесткий, хлесткий, пропитанный, как густым шоколадным сиропом мой любимый десерт, ненавистью — абсолютно разные.
— Больше никакой выпивки!
* * *
Когда я открываю глаза, никак не желающие этого после долгого сна, первое, что понимаю: здесь есть окно. В моей комнате, вместо репродукции Дали, есть вполне нормальное, человеческое, с толстым стеклом и белым подоконником окно. И свет из него, пусть пока сумеречный, едва заметный, но идет. Окрашивает комнату и простыни, в которые я завернулась, в серый цвет.
Второе, на что обращает внимание сознание, — кровать не моя. Она более узкая, ее покрывала тоньше, а подушки не полукруглые, как мои, а прямоугольные, в хрустящих белых наволочках. И пахнут они не порошком Роз, не раз смешанным с отбеливателем из-за моей неосторожности, а чем-то чужим, незнакомым, нещадно бьющим по рецепторам.
И третье, что довершает мою прострацию, это приветствие. В пустой, всегда жаркой комнате, в которую и Розмари-то заходить старается после обеда, не раньше, приветствие… мужским голосом.
— Доброе утро.
Я моргаю, прогоняя дымку перед глазами — делу помогает мало.
— Что?..
Тишина, занимавшая свой трон всего каких-то пять секунд, снова безбожно свергается:
— Доброе утро, Изабелла, — повторяет мне голос чуть четче и чуть громче. Его обладателю наверняка требуется ко мне нагнуться.
И вот тогда, когда появляется возможность из близи рассмотреть лицо говорящего, узнаю Эдварда. После всего, что вчера случилось, его в принципе сложно забыть.
— Т-ты?..
Он медленно кивает. Подтверждая свои слова, чуть приподнимается и дергает за шнурок в полуметре от моей головы. Загорается маленькая лампочка, и свет, разбавивший, благодаря ей, темноту, отметает любые сомнения.
— Но это же… а ты?.. — я теряюсь. Сопоставляя факты, соединяя воедино незнакомые простыни, лампочку над головой, окно… путаюсь. — Подожди…