Не на цветы, шторы, украшения или металлические переплетения, не на гостей, чьи лица все равно никогда не запомню… на него. Честно. Открыто.
И тут же сталкиваюсь с тем, чего больше всего боюсь: глазами. А в них теплится восторг… мной? Да нет же… платьем. Ну конечно.
Я не склонна к правильным выводам — с самого детства отец твердил это, — но сегодня, думаю, делаю правильный — по поводу Эдварда. Он очень хорошо выглядит в подобранном костюме: иссиня — черный смокинг, чуть отдающий синевой, со светлой рубашкой — почти под тон моему платью, дополняющим образ штрихом в виде темно-бордового заправленного галстука. С крохотным незаметным камешком посередине… мне уже пора завидовать? Или еще нет?
Рональд осторожно, дабы не испортить такой знаменательный момент, помогает мне подняться на ступеньку, подводящую к алтарю. Снова надевает на лицо прежнее, расслабленное выражение, давая понять в первую очередь Каллену, а затем и всем остальным, как доволен и счастлив, с каким упоением будет вспоминать этот день.
У отца большая ладонь, я знаю это с детства. К тому же, она тяжелая… и даже теперь, при условии, что все старается делать как можно аккуратнее, движения не слишком мягкие.
У Эдварда ладонь больше — я обращаю на это внимание только сейчас, хотя неделю назад именно благодаря ей удержалась на ногах возле бара, — но мою она берет настолько нежно и осторожно, что диву даешься. И только после того, как я вкладываю свою окончательно, держит крепче, как нужно.
Мы поднимаемся на еще одну ступеньку, повыше, и оставляем Ронни и всех гостей за спиной. Меня немного потряхивает от всего того же мерцающего тока, скользящего вдоль позвоночника, который уже научилась различать, который подпитывается характерным ароматом Эдварда, буквально сдавливая горло. Скрывая дрожь, стискиваю зубы, а на губы, для лучшей маскировки, натягиваю улыбку, хоть актриса из меня и никакая.
— Изза, — шепотом зовет мужчина. Таким странным тоном… доверительным?
Я смелею настолько, что еще раз смотрю ему в глаза — прямо в глаза, пусть и секунду.
В них не пробегает ни одной нотки сомнений, ни капли напряжения или, что было бы логично, хмурости, недовольства моей скованностью и отсутствием правильного настроения. Все, что занимает место, все, что важно — призыв успокоиться. Не грубый, не страшный. Легкой волной…
Если я не исполню, он меня не накажет. Он расстроится.
Священник начинает свою заранее заготовленную, миллион и один раз произнесенную речь. Он видел разных людей и разные пары. И запретные союзы видел, и желанные — обеими сторонами, что немаловажно, и такие, что заключались исключительно на правах сделки, когда ни жених, ни невеста намерений отдавать свою руку и сердце не имели… Но такую, как мы, думаю, женит в первый раз.