Совсем не так, как представлялось…
…Что она делает неправильно? Да, наверное, как потом анализирует, все.
Не облизывает губ. Не дотрагивается руками. Не пытается начать с малого, почти сразу лезет на рожон… радуется, что догадывается спрятать зубы, но потом жалеет, что так сделала.
Могучая рука Сигмундура перебирается на ее волосы, крепко их оплетая, пока неумелыми движениями пытается как-то исправить ситуацию и выйти из нее победительницей, и, стоит языку чуть уйти в сторону… следует толчок. Резкий, грубый и болезненный.
Она взвизгивает от зажатых между его пальцами волос, с хрипом вырывается из-за проснувшегося рвотного рефлекса, задыхается из-за резко прервавшегося доступа воздуха.
Что-то мокрое и соленое само собой начинает течь из глаз. А запах зверя, соединяясь воедино с плотью и йодом, становится личным проклятием.
За тем, как девчонка кашляет и поглаживает горло, китобой наблюдает пусть и с хмурым, но удовлетворением.
Натягивает боксеры обратно. Разжимает кулак с волосами, выдавив из Бериславы всхлип.
Отстраняется. Встает.
— Не предлагай то, чего не умеешь, — советует суровый голос, — такой исход — еще самый лучший для тебя.
* * *
Расположившись на неудобном маленьком стуле у крошечного окна, обзор из которого наполовину закрывает дымоход камина, в своей несменной парке, грязных от его полов серых носках, и с оленьим тулупом сверху, она молчит.
Сидит, изредка подрагивая от слез, что текут по щекам, и глотает воду из треснувшей кружки с наклейкой финвала. Ингрид любила так шутить, подсовывая китобою напоминания о его профессии и здесь, дома, где делал многое, чтобы о ней не думать.
Мелкая, с выпирающими костями ключиц и запястий, она плачет сильнее после каждого глотка, неровно выдыхая. Ей больно.
И как бы ни желал Сигмундур все объяснить тем, что просто довела его до ручки, разозлила, дерзила, не исполнила обещание, ему все же кажется, что поступил чересчур жестко. В конце концов, она домашняя, тепличная папина девочка, давшая деру под действием глупых импульсов. Уже и так достаточно наказана — ногой, присутствием в этом доме, холодом… черт с ней.
— Ешь, — китобой, разделив свой традиционный утренний омлет с сыром и беконом напополам, лично приносит девчонке тарелку. Ставит на криво прибитую доску, служащую порой подставкой под ноги.
Берислава в его сторону даже не смотрит.
— Повторяю: ешь, — мужчина, супясь от ее молчаливого игнорирования, сжимает принесенное сильнее.
Хмуро выдохнув, девушка опускает голову вниз. Зарывается в тулуп.
Благие намерения оборачиваются очередным приступом идиотизма от его бунтарки. Она только шмыгает носом время от времени, проглатывая соленую влагу.