— Не будешь есть — сдохнешь.
Два зеленых глаза, что светятся сродни кошачьим в полумраке дома, утыкаются в его. Жгутся.
У Сигмундура уже больше недели нет секса. Ингрид — его единственный способ свое получить, а те жалкие крохи приятности, что приносит мастурбация, явно не способны удовлетворить. Мужчине нужна женщина, китобой убежден. Ему нужна. И эта девчонка… был бы он умнее, не зацикливался бы на всякой мелочи, отымел бы в первый же день. Согрел бы как следует…
А теперь она точно ему не даст. Разве что поиграть в сопротивление?.. Но зачем тогда ее вообще держать?
Сигмундур вдруг представляет, глядя на Бериславу, как стаскивает ее с кресла на пол, на ковер, на нем. Как спускает с плеч шкуру, разрывает куртку и, в попытке добраться до груди, еще и всю одежду под ней. Как пальцами, нетерпеливыми и подрагивающими, одним движением освобождает гостью от джинсов. Есть белье — его вниз, нет белья — еще лучше. Входит в нее. Движется в своем ритме, прислушивается к стонам, к вскрикам… ощущает ее негодование, ее стремление убраться. И свою власть. И свою силу. И свое бесконечное удовольствие.
Ведь чем больше сопротивляется, тем сильнее сжимает… тем все острее…
Но вот китобой моргает, и картинка, что так сладка, пропадает. Вместо нее снова кресло, несговорчивая вуайеристка и дрожащая в ее руках кружка воды.
— Лучше сдохнуть, — хриплым шепотом, заменившим голос, выдает она.
— Бери, пока дают.
— Этим руководствуешься?..
Сигмундур вконец теряет терпение. Он принес ей! Сам! Он приготовил! Он кормит! Он настаивает! А тварь еще вздумала препираться… еще упрямствует, считая, что на все будет ее воля.
Девчонка. Какая глупая, как отвратительная девчонка!
— ЕШЬ, я сказал! — его пальцы, сжавшись в кулак, проскальзывают мимо ее лица, к груди. Глаза, тут же расширившиеся, воздух, тут же задержанный, наполняют пространство детским ужасом. Ощутимым как никогда.
Китобой хватает девушку за ворот куртки, дергая на себя, и от неожиданности она поддается. С легкостью повисает в пространстве между стулом и ним.
Слезы на ее лице высыхают. Проходит горечь и дрожь.
Глаза зияют пропастью ненависти, губы изогнуты в оскале. Будь змеей, даже самой мелкой, уже бы впилась в артерию.
— Сдохни, — негромко, зато выразительно желает Берислава. И опрокидывает ногой стоящую на доске тарелку.
…Разозленного до предела Сигмундура от удара, способного смести и ее, и кресло на пол, удерживает лишь лиловый синяк, что уже красуется у зеленого глаза.
Он просто стаскивает Бериславу с кресла. За мгновенье ставит перед собой во весь рост, не обращая внимание на то, что ногами она давит по полу остатки завтрака. Его. Того, которым поделился…