Диван пуст.
Удивленный китобой хмуро приседает перед лежащей на полу девушкой. Ее ритмичные содрогания, перемежаясь со стонами, выглядят жалко.
Ее накрывает тень, вызванная его ростом и отголоском пламени среди каменного очага. И девочка замолкает. Прикусывает кулак, стараясь заглушить себя, зажмуривает глаза.
— Ползла? — наблюдая за тем, как стянутый и валяющийся у дивана, в некотором в отдалении, олений тулуп брошен на произвол судьбы, спрашивает он.
Берислава не отвечает. Она, как потревоженный детеныш безобидного скунса, столь упрекаемого за средство самозащиты, прячется от мужчины под пледом. Слышен стук зубов.
Сигмундуру внезапно становится ее жаль. Он видел много женщин и много людей в принципе, но чтобы они так беззащитно смотрелись… чтобы так дрожали, предпринимая последнее усилие согреться, и ползли к камину… по полу… с поврежденной ногой…
Китобой тяжело вздыхает.
Рядом с ней, измученной бесконечным холодом, он, в одних боксерах на голое тело, выглядит слишком жестоко.
Сигмундур тоже молчит. Он просто приседает, плотным кольцом каменных рук обхватывая тоненькое, содрогающееся тело, и поднимает его вверх. Встает.
Берислава хнычет, плотно закрыв глаза и игнорируя слезы. Они текут по ее белым щекам, падают на шею, на грудь… парка стала грязной, мокрой от шастанья по лесу. И до сих пор не высохла, как и ботинки. Она даже их не снимает.
— Не выгоняй меня…
Мужчина, задетый прорезавшимся сквозь постанывания голосом, глядит на девчонку сверху вниз. Его роста хватит, чтобы сейчас, если разжать руки, убить ее. В таком состоянии сильного удара будет достаточно.
Слезящиеся зеленые глаза, мутные, с красными жилками капилляров, на нем. Заклинают.
От кольнувшей в сердце иглы от такого взгляда он даже не может подобрать достаточно грубый ответ. Просто обещает:
— Не выгоню.
И несет в спальню.
Берислава горячая. Китобой кладет ее на постель, подкладывая под голову подушку, и ненароком касается лба. Пылает.
Твою. Мать.
— Не надо… — она не восклицает, не вскрикивает, больше даже не стонет. Нет ни возмущения, ни возможности помешать. Девочка просто плачет, кусая свои сине-красные губы, и морщится. По опаловому лицу проходит дрожь.
Сигмундур не слушает. Раскрутив ее кокон из пледа, откинув слабые руки на простыни, стаскивает сначала сапоги, затем — парку. Расстегивает ее, высвобождая беглянку из насквозь вымокшей ткани.
Немудрено, что мерзнет. Все это время причина была на поверхности и никак нельзя было ее исправить. Какая глупая, глупая девчонка…
Берислава изгибается дугой, когда его пальцы проскальзывают по ее груди вслед за молнией или же выправляют руки из рукавов. Распахнувшиеся зеленые глаза мерцают животным страхом.