Берислава не слышит ни грубости этого ответа, ни ноток злобы в басе китобоя. Он только что волка отогнал… он ее спас… и резать не будет!
— Пошли, — он понимает, что она ни на что не годна сейчас. Сам все решает, железным кольцом пальцев перехватив за плечо. Волочит, игнорируя заплетающиеся ноги, по снегу.
— Как?..
— Просто так, — Сигмундур все еще предельно внимателен к каждому шороху. Его нож наготове в правой руке, а глаза присматриваются к силуэтам.
— Я далеко ушла…
— В моем лесу? Едва ступила на первую поляну.
— Ты за мной шел…
— Уже жалею, — китобой приостанавливается у одного из деревьев, окинув перекресток впереди пронизывающим взглядом, — иди быстрее.
И она идет. Бежит за ним, как может, хромая и спотыкаясь, но уже почти сама. Чуть отойдя, левой рукой хватается за его руку, сжав до треска зубы.
Больно. Везде.
Но то, что все могло так быстро и глупо кончиться, подсказывает не останавливаться. Это недопустимо.
— Спасибо…
Китобой молчит. Упрямо.
Он теплый, большой и сильный. Какой бы тварью не был, в лесу, в окружении животных-убийц и ледяных мертвых стволов, в царстве льда, с ним не страшно. А пока это все, что Бериславу волнует.
Она ощущает непередаваемую, согревающую донельзя радость, когда впереди из-за деревьев выступает лачуга китобоя. Деревянный дом с покатой крышей и тремя окнами по периметру. На фоне ледника и грядущей бури он кажется бумажным, маленьким, но Берислава знает, каким защищенным чувствуешь себя внутри от всего внешнего. И даже с хозяином можно смириться.
Сигмундур скидывает девушку со своей руки в прихожей. От греха подальше отводит от двери, способной прихлопнуть, и высвобождается. Резко и без предупреждения.
Берислава кое-как, не чувствуя ни кусочка собственного тела и задыхаясь от тепла, окатившего изнутри дома, заползает на диван. Вся боль возвращается в десятикратном масштабе, горло сковывают цепями. Она не может сказать ни слова, издать ни звука — вибрация связок просто убивает.
А здесь все по-прежнему. И прежнее выражение лица у хозяина, скидывающего тесак в тумбочку прихожей. Не в нее.
Девушка с ногами забирается на подушки, зарывается лицом и телом в свой ставший родным олений тулуп. Дрожит, но не жалуется. Ничего не просит.
Просто дрожащими, посиневшими губами робко улыбается.
Жива.
* * *
Ночью, под завывания ветра и напор снега, летящего прямо в окна, Сигмундур приходит в гостиную на тихонькие постанывания, чем-то напоминающее предсмертные хныканья животных в его силках.
Посреди темной гостиной, на полу у камина, что не так давно приглушил, лежит маленький комок чего-то живого, зарывшийся в старый плед.