— Мыши…
— Что за мыши, мой хороший?
— СЕРЫЕ! — его пробивает страшная по силе дрожь. — С лапками… и зубы…
Берислава, наверное, думает, что он бредит. Выпутав одну из рук, прикасается, словно бы ненароком, к его лбу, гладит кожу, волосы. Утирает с него испарину.
— Это не сон…
— Не сон? А что же? Ты видишь их сейчас?
Сигмундур содрогается от рыданий. Что есть мочи сжимает зубы.
— Нет… нет!
— Хорошо, — кажется, немного успокоенная, она целует его чуть мягче, — тогда все в порядке. Сейчас все пройдет.
— Берислава, они настоящие… — он знает, что не поверит она, но все равно говорит. Он не может, не умеет по-другому. С разговорами этим утром, с ее заботой, теплом, что так расслабило… не может. Не в состоянии. НАДО сказать.
— Расскажи, — пугая его параллельностью мыслей, она сама просит, — ну же, мой милый, расскажи. Что за мыши?
— Исландские…
Задыхается. Замолкает.
То, что рвется наружу, сам удерживает. Заставляет себя замолчать.
Это все ее недостойно. Это все ниже ее, в другом, неправильном мире, жестоком. Она guld. Guld о таком не ведает и ведать не должно.
— Сигмундур? — девочка сострадательно зовет его, целуя пульсирующую венку на шее, — я слушаю. Доверься мне.
Его перетряхивает. Снова.
Нет. Нет. Нет.
Хватит.
Он глубоко, так глубоко, как только может, вздыхает. Наполняет легкие новой порцией воздуха. Целиком.
— Это того не стоит, Берислава, — довольно спокойно произносит он, снова ее удивляя. Берет себя в руки, как мужчина. Как тот, кто в два раза старше этой замечательной девочки.
— Сигмундур…
— Я хочу тебя, — сморгнув слезную пелену, крепко прижимает ее к себе. Губами, умелыми, упрямыми, пробирается к ее губам. Зацеловывает. Отбирает вдохи, — пожалуйста, будь моей сегодня… пожалуйста, Берислава…
Молит. Она даже теряется.
Сначала в ответ начинает гладить его, обнимать, но натыкается на мокрые щеки… на соль у губ…
— Мой хороший, тише…
От этой ласки, от этих слов ему лишь хуже. Слезная истерика грозится вступить в свои права окончательно. Растоптать.
— Ты мне нужна, — рычит он. Сильнее целует, — ты так мне сейчас нужна, Северная ночь…
Она смотрит на его лицо. Заплаканное, красное, но искаженное самым настоящим желанием. Переплетясь со страданием, оно делает Сигмундура совершенно необыкновенным… она никогда не видела такого его выражения.
— Милый мой, — женский голос срывается, шепот забирает себе все.
Целует. Сама.
Сдается.
Китобой, пользуясь моментом, опрокидывает их на кровать. Берислава вздрагивает, когда за спиной остается пустота, но быстро оказывается на груди Сигмундура. И он, не теряя времени, переворачивает ее на простыни. С напором, но и нежностью, страстно целует. Напитывается ей.