Она сглатывает.
— Я боюсь волков.
— Волков уже нет. В радиусе пяти километров нет, — стоит быть честным, Сигмундура задевает, что девочка так далеко. Он уже привык к ее теплому телу под боком, к ее бесценному запаху, чуть-чуть прорезывающемуся, если наклониться совсем близко, такому цветочному, ее нежным объятьям. Без этого на удивление сложно заснуть.
— Ты упрямый. Ты никогда от них не уедешь, да?
— Мне нет резона отсюда уезжать. Волки не причинили тебе вреда, Берислава. Ни разу.
— Когда причинят, будет уже поздно. Но тебе разве есть дело? — шмыгнув носом, колко бормочет она. Кьярвалль поскуливает, но Берислава унимает его своей рукой.
Блохастого пса гладит, а его — нет. Китобой злиться.
— Ты выбрала меня. Быть со мной — значит жить здесь. Я предупреждал, что это не изменится.
— Днями, значит, я смелее…
— Берислава, прекрати играть в эту идиотскую игру! А ну-ка иди ко мне!
— Не сегодня… нет.
Упрямая, значит. Самая упрямая.
Но он-то все равно упрямее.
Девочка всхлипывает, когда китобой нагло и самостоятельно утягивает ее на свою сторону. Она упирается, но разве же под силу побороть его? Сигмундур прижимает добычу к себе, крепко обхватывая руками, и чуть грубее положенного целует в рыжеватую макушку.
— Не двигайся. Спи. Спи и говорить будем утром.
Берислава усмехается. Слишком, слишком режуще.
— Физическая сила это все, что у тебя есть, верно? Не будь ее, что ты будешь делать?..
Китобой изумленно открывает глаза. Это уже грубо.
У него тоже есть предел терпения.
Он разжимает объятья и Берислава, как от огня, сразу же переметывается обратно на свою сторону. Не оборачиваясь даже.
— Сдохну, — докладывает, с трудом сдерживая голос, — и ты сдохнешь. С холоду и голоду.
И самостоятельно отворачивается от девчонки. Либо это волки на нее так влияют, либо она просто заигралась.
В спальне повисает тишина. Минут на десять.
Но спать пока никто не в состоянии.
— Сигмундур, — в ночи ее голос звучит глухо, слабо, не глядя на ссору, — неужели мыши скреблись к тебе в дверь каждую ночь?.. Их легче потравить, чем волков…
— Волки не скребутся каждую ночь. А ты просто трусиха, Берислава.
Она придушенно хныкает. Этот звук болезненной вибрацией проходится по телу китобоя.
— Но я же не упрекаю тебя за твой страх…
В ее голосе обида и легкий налет детской веры в справедливость.
Может, в этом все и дело? Что Берислава еще дитя?
Но сегодня это китобоя не останавливает. Только распаляет.
— Он рационален. Твой — нет. Ты будешь сегодня спать, мать твою? Мне завтра глушить китов!
Берислава ничего не отвечает.
Один неровный выдох — и вовсе замолкает. Нет ни звука.