Одалиски принимают дар евнуха и отдают ему свой. Каждой достается по партнеру. И у каждой, как ни странно (готовились, видимо), имеется собственное ложе из туго набитых чем-то золотых подушек с маленькими широкими кисточками.
Я с улыбкой смотрю на то, как пластично и в то же время отчаянно желая не скатиться в пошлость, они показывают занятия любовью. Поцелуи по груди, по волосам, по ногам… позы, которые меняются… томные вздохи…
Я улыбаюсь и тихонько смеюсь, наплевав на осуждающий взгляд женщины слева. К черту.
У меня никогда никого не было. Никогда. Я вообще не знаю, могу ли я… быть такой же. Я хочу, я очень хочу еще со школы, но случая пока не представилось — или я просто его не искала? Не понимаю. Не понимаю, как этого еще не случилось.
И потому смеюсь горько, едва ли не со слезами. Изысканные ласки одалисок со сцены — всего лишь балерин! — угнетают.
Я ловлю себя на том, что смотрю не балет, а на то, как… и на мужчин. На в меру мускулистых, высоких мужчин, прокладывающих дорожки поцелуев по телу своих любовниц. Господи…
Моя тетя Лисбет была сексологом. Именно она и убедила маму заняться моим половым воспитанием, пока не стало слишком поздно. Эти разговоры, я помню, смущали нас обеих, доводя до пугающего алого румянца и вспотевших ладоней. Но, в конце концов, я убедила ее, что когда придет необходимость, буду хорошей девочкой и сделаю все, как мама научила. Чтобы ее судьба не повторилась и со мной — она больше всего боялась этого.
Контрабас, скрипка, труба и… барабаны, да, наверное они — звук нарастает. А потом раз — и прерывается. Посредине сцены возникает Он, в своем блистающем облике, в своем царском воплощении, в красоте, которую призван изобразить. На его лице не меньше килограмма грима, но я могу с уверенностью утверждать, что основные черты не стерты. Что он привлекателен. Что в нем затаилось нечто интересное, пленяющее и очень, очень желанное.
Я смотрю на Султана, широко раскрыв глаза и выпрямившись на своем месте. Я забываю обо всех гаремных юношах и их ласках — они не идут ни в какое сравнение со своим повелителем.
Я кусаю губу, наблюдая за движениями Султана навстречу своей супруге в ослепительном костюме, расшитом золотом и серебром. Они встречаются посредине сцены, под нарастающий гул альта и… разбегаются, будто обжегшись, в разные стороны.
Я даже не замечаю, что затаиваю дыхание. Что погружаюсь в балет, который прежде никогда не любила и который, как наивно считала, никогда не полюблю.
…Постановка кончается смертью главной героини — той самой султанской супруги. Он убивается, заламывая руки, а я не могу подавить в себе тайной и необъяснимо глупой радости. Я ему не сочувствую. Ни капли.