— Сорока мне достаточно.
— А мне — нет.
Белла вытирает щеку еще раз. Только теперь левую, только теперь явнее. Аккуратно приподнимается, выправив одеяло, что зацепилось за металлическую спинку у изножья, а потом подбирается к мужу. Подползает, ободряющим взглядом смотря в потухающие от безысходности и собственной беспомощности глаза.
— Я продержусь столько, сколько смогу, — клятвенно обещает она. Не дожидаясь позволения, гладит Эдварда по руке. Сначала по запястью, потом по предплечью, а за ним — уже по самому плечу. Такие нежные, такие маленькие пальчики… она как ребенок. Она внешне, она внутренне как ребенок. Ее порок сделал ее беспомощной, оторвал от мира и лишил — была уверена! — нормальной жизни. У него появился шанс доказать, что это не так. Что и любимой, и желанной, и достойной она может быть. Что способна заботиться и помогать сама, а не только принимать помощь и заботу, чего всегда смущалась. И шанс у них был. Шанс на свое «долго и счастливо», длящееся больше, чем отпущенные четыре-пять лет. Только бы деньги. Только бы операция — и лет десять. Счастливых десять лет как минимум. И доктор был, и оборудование, и желание… он бы выходил ее. Он бы заново подарил ей сердце. А тут такое… такой… плод.
— Медицина тебя не воскресит, — почувствовав, что заживо сгорает в этих мыслях, Эдвард прикрывает глаза. — Белла, если сердце откажет, мы ничего не сможем сделать. Ты же слышала Карлайла.
— Он говорил о госпитализации, — девушка не отпускает вертящихся в голове идей, цепляясь за каждую, как за последнее, что осталось, — на восьмой неделе, потом на двадцать второй. Обследование, анализы, процедуры…
— Ты не доживешь до двадцать второй! Вот эта вероятность в шестьдесят процентов! — Каллен срывается. Срывается, но не на крик пока, а на громкий голос. Но такой отчаянный, что производит достаточное впечатление. Ни жеста, ни лица не нужно. Эмоции скажут все.
Проглотив свой первый зарождающийся всхлип, Изабелла прикрывает рот рукой. Низко опускает голову, позволяет волосам завесить лицо плотной шторкой. Прячется за ней и набирается храбрости. Ей жизненно нужна эта храбрость, чтобы сказать:
— Я не убью его.
Каллен ощущает явственное желание удариться головой об стену. А затем снова. А затем — еще раз.
Ее глупость, ее детский максимализм тому причина. Неуверенная в себе, робкая и любимая, сейчас не в меру упрямая и своевольная. Здесь не смелость, здесь риск. Здесь риск, который впервые всласть. Который как наркотик.
— Ты не сможешь его выносить, — последний раз взывая к остаткам разума в сознании жены, шепчет Эдвард, — вспомни, что сказал тебе мой отец. Пороки порой совместимы с деторождением, ты же знаешь. Но твой нет. И как бы мне ни было жаль, как бы я ни хотел помочь тебе, пока операция не проведена — нет и шансов. Это слишком большая нагрузка на сердце.