Его голос слышен будто через вату, костяшки пальцев, которыми упираюсь в землю, дрожат. От стыда, бессилия и отвращения к сегодняшнему дню не знаю куда деться. Могла бы встать на ноги — побежала. Куда глаза глядят.
— Пожалуйста, не кричи, — умоляюще прошу Каллена, зажмурившись.
— Хорошо, хорошо, — он поспешно соглашается, убирая остатки волос с моего лица и садясь так, чтобы могла почувствовать его руки как следует, — я не кричу, моя девочка, я не злюсь. Все хорошо. Я с тобой.
Он меняется за секунду, наполняясь страхом и отвергая все то недоброе, все то раздражение, что испытывал ко мне. Сейчас этот мужчина снова мой Эдвард. И он меня любит.
Меня вырывает еще раз. Трава уже молится, чтобы хоть кто-то увез меня подальше, а я начинаю плакать. От бесконечных слез за сегодня раскалывается голова.
— Эдвард…
Болезненно нахмурившийся, он устраивает меня у себя на коленях, погладив по голове. Влажными салфетками, что захватил из машины, помогает вытереть рот.
— Все сейчас пройдет, — обещает, невесомо поцеловав в лоб, — тебе станет легче, я уверяю. Сможешь выпить воды?
— Да…
— Хорошо, — он нежно мне улыбается, скручивая крышку с бутылки, которую всегда возит с собой, как и таблетки, на случай приступа, и подносит горлышко к моим губам, — пару глотков. Потом поедем домой и я о тебе позабочусь как следует, малыш.
Вода достаточно мягкая, без привкусов, теплая. Я пью, глядя во встревоженные глаза мужа и мне становится его жаль. Эдвард бывает и резким, и решительным, и неумолимым, и даже чересчур жестким, но он любит меня. И все его упрямство, все его острые слова, все обвинения — все лишь потому, что беспокоится. Я нужна ему.
— Это все потому, что после еды нельзя бегать, — с небольшой, зато честной улыбкой отшучиваюсь, приникнув к его плечу, — надо было слушать маму.
— Тебе легче? — не купившись на мой спектакль, с надеждой зовет он.
— Гораздо, — подтверждаю, погладив его руку, поддерживающую меня, — ты ведь со мной. Что может случиться?
— Прости меня, Белла, — раскаянно просит Эдвард, поглаживая мои волосы, — я вел себя просто отвратительно. Я не имел права все это говорить. И в ресторане, и в машине… мне очень жаль.
Он опять наклоняется ко мне, но не за тем, чтобы поцеловать лоб. Даже не к щеке — к губам, не глядя на то, что с ними только что было.
Истинно любяще, с заботой, целует. Впервые с такой нежностью.
— Тебе должно быть противно… — хмыкаю, погладив его по щеке. Эдвард немного наклоняет голову, приникая к моей ладони, и насилу улыбается.
— Еще чего, Белла. Лучше скажи, мне везти тебя домой или все-таки в больницу? Только честно, пожалуйста.