А некоторые созданы явно не для смеха. Вгрызаясь в глотку, царапая длинными острыми когтями человеческую душу, оставляют столь глубокие раны, что они, бывает, кровоточат всю жизнь или же приводят к ампутации какой-то части сознания. Добродетель становится пороком, а злоба — союзником. Жажда возмездия оправдывает ужас кары, а кровь превращается в простую красную жижу. Случается, что у людей разбивается сердце от таких неожиданностей — пугающих и быстрых… и порой это сердце срастается неправильно, навеки изживая из себя любовь, сострадание и заботу о ближнем.
Мои философские рассуждения есть своего рода защитный механизм. Я не желаю сейчас обо всем этом думать, анализировать и искать вариант выхода, я просто стою на пороге квартиры, на коврике «Веселые перцы Халапеньо», который мы привезли из Мексики, и смотрю в коридор.
Наверное, не стой передо мной Эдвард, загородивший собой большую часть для обозрения, я бы не смогла так долго смотреть в одну точку — утеряла связь с действительностью гораздо раньше.
Но то ли шок так действует на организм, то ли я просто сильнее, чем сама себе кажусь, но в обморок не падаю. И, что интереснее всего, даже рвотных позывов не чувствую. Просто опустошение. Просто лед внутри. Просто замедленное, тихое-тихое, без хрипов, дыхание.
В пять тридцать три утра среды, когда солнце еще не встало, а газетчики не занялись своим каждодневным делом, прежде бежевый ковролин общего коридора — по сути нашего, потому что квартир здесь больше нет, но формально принадлежащего застройщику — окрашен алым цветом. Некрасивыми пятнами-подтеками расположившись поближе к нашей двери, странной формы сгустками, усеявшими толстые волокна, свежая кровь бросается в глаза.
Это не клубничный сок, что легко принять за кровь и не какой-то заменитель крови, каким любили меня в Австралии на Хэллоуин разыгрывать дети… это настоящая багровая жидкость, что течет по венам живых организмом и дает им право дальше существовать.
Большой синий ящик-холодильник, лучший подарок для рыбака-любителя, стоит возле нашей двери — раскрой широко и собьешь его, что Эдвард и сделал. Выпустил «подарки» из плена.
С десяток выпотрошенных, окровавленных, с вырванными глазами золотых рыбок расползлись праздником смерти по ковролину. Это их кровь, их кровавые сгустки и их заметные раны причинили ему непоправимый вред. Никакая химчистка не спасет.
Эти рыбки прыгучими мячиками из детских автоматов рассыпались по полу. Одна — к лифту, одна — к вазе на постаменте, одна — к нашей двери. Умоляющим жестом, в каком изогнут плавник, она коснулась обнаженной ноги Эдварда — оставила на нем свой кровавый след.