— Невыносимо… — Каллен с силой зажмуривается, цепляясь за мою ладонь.
— Чуточку терпения, — успокаиваю, придвинувшись ближе и приобняв его за плечи, — ты же помнишь, пятнадцать минут.
— Двадцать, тридцать… с алкоголем — хоть час, — Эдвард испуганно вдыхает резко кончившийся воздух, переведя на меня остекленевшие, залитые ужасом глаза, — я столько не выдержу…
— Не придется, — продолжаю упрямо гнуть свою линию, сжав его пальцы, — все будет в порядке. Просто смотри на меня. Видишь, мы наконец-то в одной постели.
Мужчина запрокидывает голову, удерживая мой взгляд. Его лицо белее бинта на пострадавшей ладони, на нем снова вены, а посиневшие губы изогнуты от боли.
— Я люблю тебя, Белла, — срывающимся шепотом признается Эдвард, делая все, дабы слова не звучали вымучено и фальшиво, — я не могу без тебя жить… буквально.
— Я тоже, — нагибаюсь, пряча его лицо в завесе волос и легонько, желая лишь помочь, целую в щеку. Потом ниже, челюсть. За тем подбородок — и обратно. — Я тоже очень сильно тебя люблю. И я бы вытерпела что угодно, лишь бы тебе стало легче…
— Так не бросай меня… — он почти заклинает.
— Я никогда бы не стала, — вытираю с его лба испарину, — ты ведь знаешь.
— Я знаю, это жалко и отвратительно, Белла, но мне так страшно… — он моргает, позволяя мне увидеть затаившееся во взгляде страдание, — страшно, что этот Дьявол окажется прав и однажды ты растворишься на горизонте. И никакие деньги мне тебя не вернут.
Эдвард снова плачет. От боли, от ужаса, от озвученных мыслей — неизвестно. Может быть и от всего сразу.
И эти слезы меня ранят. Но далеко не так глубоко, как-то, что он постоянно думает о моем уходе.
— Видишь это кольцо? — поднимаю свою руку, продемонстрировав ему тонкий золотой ободок, поблескивающий от света луны за окном, — как только ты надел мне его на руку, я стала твоей, Эдвард. Независимо от твоего кошелька, дома, в котором мы живем, континента и даже мира. Я — твоя жена. Я та, кто будет рядом в любом случае. И если ты и можешь однажды меня потерять, то только из-за своего неверия.
Его глаза распахиваются, а лицо сводит судорога.
— Нет!..
— Значит, не потеряешь, — вздыхаю, погладив его щеку, — нам просто нужно начать все сначала. Нам нужно поговорить.
— Неужели это правда? — темные оливы переливаются при свете ночи.
— Что именно?
— Что ты меня не оставишь. В любом случае и даже если… деньги кончатся? Если империя сгорит? Если тело… откажет?
У него такой потерянный, болезненный, убитый вид, что у меня нет права даже улыбнуться на нелепость таких вопросов, о которых твержу днем и ночью. Напрасно, как вижу.