Следующим утром, когда я просыпаюсь, Эдвард, к огромному моему удивлению, уже на кухне. Он сидит на барном стуле, повернувшись лицом ко мне, и пьет крепкий, судя по выражению лица, кофе. Повсюду витает аромат поджаренных зерен, а его пальцы белесого цвета чудесно выделяются на фоне моей темно-коричневой мебели.
Мы будто поменялись местами — пару месяцев назад он так лежал на моем диване. Первый раз в этом доме. Первый раз со мной. Как потом уверял, решающий.
Отовравшись от подушки, я приподнимаюсь на локтях, оглядывая домик. Урона нет. Рвотой не пахнет. Спиртного не ощущается.
Жизнь налаживается.
У Эдварда синяки под глазами, венки у висков, примятые ото сна волосы и морщинки у глаз. Но все это теряется на фоне того, что сидит Каллен на стуле без рубашки. Видимо, ее уже стыдно даже трогать руками.
— Доброе утро, — хмуро приветствует меня он, приподняв свою чашку. Похмелье явно дает о себе знать.
— Доброе ли, мистер Каллен? Мне стоит спросить, нет ли у тебя моих фото?
Темные оливы закатываются.
— Только не начинай, ради Бога…
— Я не начну. Но ты обещал закончить, если помнишь.
Эдвард делает большой, просто огромный глоток своего бодрящего напитка. Но легче ему не становится.
— Был банкет, — объясняет он, отбиваясь от меня как от назойливой мухи, — потом — спор, кто больше выпьет. Мы развлекались, Белла. Какая, к черту, разница? Этой тысячей — или сколько там — я могу подтираться.
У меня сводит скулы от грубости. Фу.
А уж от тона, от вида, от обвинений… одеяло внезапно становится холодным, а подушка — твердой. Не зря ли я затеяла эту свадьбу? У меня снова возникает ощущение, что я не знаю этого человека, а знакомы мы больше четырех месяцев. За одни сутки многовато.
— Не все могут использовать тысячу долларов для туалета, Эдвард, — не скрывая отвращения к услышанному, произношу я, — между прочим, это новая фотокамера от Canon. Я собирала на нее с Рождества.
— Как будто ты платила…
Его фырканье, смешанное с пренебрежительным взглядом в мою сторону и взмахом руки злят. Господи…
— А кто по-твоему? — шиплю я. Сонная, не выспавшаяся на неудобном диване, разбуженная среди ночи из-за необходимости ехать в полицию… и он еще превращает это все в ерундовое происшествие?
Хмурые темные оливы останавливаются на мне. Прямо-таки замирают.
— Правда ты?..
Мои плечи сами собой опускаются. Руки сама складываю на груди, прижавшись к подушке. Глаза на мокром месте.
— Я.
Не похожи. Мы совсем не похожи. Меня волнует эта тысяча, а его нет. И никогда не будет. При всем желании обеспечить мою жизнь, что я могу дать Эдварду, кроме своей любви? Вытирать его рвоту после таких вот «дел»? Или волочить от бара до машины, от машины до дома?