— Я всегда здесь, — кое-как улыбнувшись, клянется мне Эдвард. Настолько любяще, что щемит сердце.
И хоть нет в сложившихся обстоятельствах ничего приятного и доброго, я все же чувствую себя хорошо. Мне спокойно. И я, кажется, даже немножко счастлива, понимая и видя подтверждение своему пониманию, что родной человек держит свое слово.
…В конце концов, так я и засыпаю — на его плече, под чтение книги. Отказываюсь отпускать мужа обратно на раскладушку.
Но поспать до утра не удается.
Я открываю глаза, почувствовав несильную тянущую боль, еще до рассвета. Он только зарождается за толстым стеклом окна, подбиваемый моросящим весенним дождиком, а я больше не могу заснуть.
Я чувствую. И не хочу, не собираюсь этого забывать.
По отношению к нему это неправильно…
Эдвард просыпается через час, когда у меня начинает болеть спина и я, ворочаясь, случайно задеваю его.
Сонный, не до конца отошедший от царства Морфея, он недоуменно оглядывается вокруг, пытаясь понять, где мы находимся. И лишь увидев мою новую ночнушку, больничную, отыскивает ответ.
Он понимает все без вопросов и слов. Прижимает меня к себе, горячо, крепко целуя в лоб и щеки, и не отпускает. Он знает, что нельзя меня сейчас отпускать…
— Как ты думаешь, какого цвета у него глаза?
Эдвард едва ли не стонет.
— Рыбка…
— Он умер, — просто произношу в рассветной тишине, почти наслаждаясь тем, что это не проходит так уж безболезненно, как обещала доктор Джулис, — я имею право знать.
Каллен совсем невесело усмехается.
— Я думаю, твои.
Слабо улыбаюсь, представив это. В сердце что-то обрывается.
— А я думаю — твои.
Эдвард потирает мою спину, стремясь хоть как-то облегчить, отвлечь от тянущего чувства, и молчит. Но мне чудится, будто и темные оливы подергиваются чем-то прозрачным.
— Рыбка, — в конце концов, спустя еще некоторое время, он с любованием и благоговением, будто я хрупче всего, что есть на этом свете, прикасается к моему лицу. Вытирает на нем не высыхающие за эти часы слезы, — в октябре… после твоего дня рождения. Я обещаю тебе, мы попробуем снова. Ты будешь мамой. Ты будешь самой-самой чудесной мамой.
Господи, он сам это сказал? Правда?..
— Ты хочешь? — мой шепот срывается.
— Хочу, — убежденно соглашается муж, прерывисто выдохнув, — поверь мне… верь мне.
Разве же я могу иначе?
Сворачиваюсь клубочком, примостившись у его груди, и несколько раз тепло целую ту часть рубашки, что прячет сердце.
Если бы для этих слов ему не понадобился мой подобный диагноз, если бы чуть раньше — кто знает, может, все бы было по-другому?..
Это режет без ножа, до кровавых ран, однако их своей удивительной чудодейственной силой лечит смысл сказанного. Горит звездой, вынуждая забыть обо всем другом. Прошлом.