Я не одна. Я не совсем позабыта. Я рядом с человеком, оказавшимся в такой же ситуации, как и я сама. Мы разделяем эмоции друг друга и горечь. У нас нет права не разделять.
По крайней мере, я не сижу больше на подоконнике дни напролет, а ночами не верчусь по пару часов, прежде чем уснуть. Звуки виолончели больше не донимают меня, а развлекают, и даже безвкусная еда обретает чуточку прелести… микроскопическая часть дыры внутри меня заполняется присутствием юного Вольтури. А в нынешней ситуации это джек-пот.
Даниэль, мне кажется, тоже доволен нашим взаимодействием. Мы не говорим много и не проводим вместе целый день, но те несколько часов, когда есть с кем поделиться мыслями — бесценны. Хотя бы в течении них я не думаю о малыше и Эдварде. Ночи и так безумно выматывают…
Мы завтракаем вместе, к удивлению домоправительниц. И ужинаем. Обеденное время я провожу за сном или книгой, потому что от еды меня тошнит, а так бы и ланч стал нашим общим времяпрепровождением.
А вечерами Даниэль и я сидим на креслах у камина. Парочку фраз, недлинные разговоры, порой содержащие в себе интересные темы… но в основном — все то же ощущение чьего-то присутствия. Без него на этом острове легко можно сойти с ума.
И одной из ночей, примерно в среду, я почти схожу.
…Просыпаюсь оттого, что кто-то довольно ощутимо трясет меня за плечи. Открываю глаза, но вижу не темноту комнаты, не перепуганное лицо Даниэля, а тоже, что и во сне — ребенка. С оливковыми глазами, бронзовыми волосами, чуть вздернутым носиком и черными ресницами. Впервые наш малыш предстает мне в девичьем обличии… розовый комбинезончик, пинеточки, колыбелька с полупрозрачным балдахином… Я все пытаюсь взять малышку на руки, я все смотрю на нее, не мигая, как на потустороннее существо, а она мне улыбается. Улыбкой Эдварда!..
— Это сон, — бормочет Даниэль, теребя мою руку, чтобы привлечь к себе внимание. Когда кричу, он морщится, — ну-ну, Белла… мне такое тоже снится, не нужно… просто сон…
Если бы, если бы просто сон! Обессиленная и беспомощная, я не могу смириться с тем, что постепенно изображение малышки исчезает. Она закрывает глаза, смыкает губки… и бледнеет. Я кричу, а она бледнеет еще быстрее. Наверное, юного Вольтури я оглушаю.
Но он не бросает меня. Сидит на краю постели, жмет руку и пытается утешить. Как может. Ему меня жалко.
— П-прости…
— Не извиняйся, — мальчишка хмурится, качнув головой, — хочешь воды? Или чая? Давай зеленого?
Заботливый. Сквозь слезы я чуточку улыбаюсь.
— Не нужно…
А потом проигрываю его слова в голове еще раз. Выискиваю цепляющее слово «зеленый» и плачу горше. Мои маленькие оливковые глаза. Мои большие темные оливы. Господи… неужели я никого из вас больше не увижу?