Мир не перевернулся, когда я вошла в мир Эдварда. Мир не перевернулся и тогда, когда я стала его полноценной частью. Но свое обещание сдержала. Я не кукла, как «дочери» какого-то мистера с «Острова слонов», я не стараюсь быть другой, пряча себя в тоннах дорогой косметики. И время свое, и деньги я посвящаю дочери. Обеспеченность Эдварда дает мне возможность дать ей все самое лучшее, а не это ли мечта любой матери?
Нет больше сомнительных мероприятий. Нет больше страшных ритуалов. Нет больше необходимости кому-то что-то доказывать. Норвегия и Ифф заставили нас пересмотреть взгляды, ценности и ориентиры. Повзрослеть.
Отныне — только семья. И ничего не было важнее для нас обоих. Для нас всех.
Эдвард мучается, через силу втягивая в себя пропахший травами и ароматическими свечами воздух. Его крупно, как в лихорадке, трясет. Скользкие от масла, к тому же еще и обожженные пальцы боятся выпустить мою руку, не удержать. Но я стараюсь успокоить их, самостоятельно держа очень крепко, еще и положив, для довершения, ладонь на мужнино плечо. Это хоть и каплю, но ему помогает.
— Болеть будет сильнее, — предупреждает Врачеватель, натирая лоб Эдварда чем-то зеленовато-серым, грязеподобным, — надо терпеть.
— Оно жжется…
— Это нормально, — не принимая жалоб, докладывает шаман, — в составе зелья яд тайпана. Он всегда жжется.
Яд?.. Мне который раз за последний час кажется, что я готова убить этого человека. Придушить. И на сей раз мешает лишь то, что мои руки во власти Эдварда. И без них он, хрипло, отчаянно шепчет, не справится.
Я знаю, каковы его боли. Все эти красочные описания, вроде «ножом в висок и до самого глаза», «из меня выбивают яркие звезды», «расчленение без попытки помешать» чудесно въелись в мое сознание. И чем больнее ему, тем больнее мне. Я вижу все это, а ничего не могу поделать. Я бессильна.
Впрочем, стоит признать то, что раз шаман сумел… вызвать боль, может, он узнает, и как унять ее?
— Белла… — низким, не своим голосом стонет Эдвард. Морщины, глубокие и мало с чем сравнимые, охватывают его лицо. Белое, в слое желтого масла, оно выглядит из рук вон плохо.
— Я здесь, — уверяю, отваживая себя от ненавистного желания плакать, — ты прекрасно держишься, осталось чуть-чуть потерпеть.
Эдвард закрывает глаза. Так плотно, как может. Его трясет сильнее.
— Он мерзнет…
— Это нормально, — словно бы заученной фразой продолжает говорить шаман, — ему на пользу. Грязь выходит.
Боль — это грязь. Мне уже расшифровали.
С нечеловеческим трудом промолчав в ответ, я возвращаюсь к Эдварду. Я глажу его плечо, целую сжавшие мои, побелевшие пальцы. В них ни кровинки. В нем всем будто бы ни кровинки.