Накидывает мне на плечи полотенце. Поправляет его края так, чтобы смогла завернуться. И согреться.
А потом он, ни слова не говоря, закрывает все краны. Блестящие, металлические, нагревшиеся от бесконечного пара. Лишает воду последнего шанса.
Эдвард стоит передо мной, возвышаясь на известные полторы головы, и молча гладит меня по волосам, когда приникаю к его плечу, почувствовав тепло. А сам тем временем нажимает на какую-то кнопку возле умывальника. Она наполняет пространство вокруг нас тихим жужжанием, потом незаметным треском.
И когда я поднимаю глаза, заинтересовавшись, чему он обязан, вижу, как стремительно пропадает в специальных выемках вода. Утекает, оставляя пол скользким, но готовым высохнуть меньше, чем через десять минут.
Открывает нам путь к отступлению.
Из ванной Эдвард выводит меня за руку, тщательно следя за тем, чтобы не поскользнулась. Его твердая, теплая, нежная рука увлекает меня за собой и лишает шансов к сопротивлению даже в том невозможном случае, если бы мне его хотелось. Я готова за ним идти. Я не боюсь за ним идти. Мне стыдно, мне холодно, я плачу, но не боюсь. В конце концов, мне не к кому больше обратиться. Я отдала этому человеку не только руку и сердце, но и душу. Обратно потребовать не посмею. Поэтому и иду. Иду и крепко держусь, совершенно не готовая лишиться своего проводника. Только не сегодня…
Впрочем, отпустить ладонь Каллена все же приходится. Чуть мы переступаем порог скользкой ванной и пропадает возможность расшибить голову о плитку, Эдвард расчетливым движением поднимает меня на руки. Держит под коленями и за спину. Несет к кровати, не сбавляя шага. Ничего не отвечает на мои бормотания с просьбой отпустить.
Что странно, в комнате больше не пахнет спиртным. Все вокруг благоухает ароматом свежести какого-то освежителя воздуха, а мой недавний наряд и туфли растворились в небытие. Их словно бы никогда здесь и не было.
— Платье?..
— Оно тебе больше не понадобится, — утешающе заверяет муж, укладывая меня на простыни. Поправляет их, создавая максимальный комфорт. И присаживается следом.
Как в детстве делала мама, Эдвард подтягивает выше мое полотенце, освобождая немного материи. И именно ей, со знанием дела, вытирает мне волосы. Почти черные от воды.
Все еще не в силах выпутаться из всхлипов, смотрю на него влажными глазами, то и дело смаргивая соленые капельки. Бледность разбавляет румянец, ставший как никогда ярким.
— Извини меня…
От неожиданности он останавливается.
— За что, Белла? — сочувствующе зовет, погладив по плечу.
— Ты знаешь… за все…