А вот отец нет. Он сидит на инвалидном кресле последнего поколения, которое оснащено всеми техническими новинками и подчиняется легкому нажатию одного пальца. Он не двигается, только смотрит. Смотрит на жену, когда она накручивает спагетти на вилку, кладет сверху кусочек ветчины и шампиньонов, и отправляет в его рот. Улыбается, вытирая соус вокруг губ салфетками, и поглаживает любимого по плечу.
Он парализован.
— Думаешь, она счастлива? — горько хмыкнув, мой Эдвард внимательно наблюдает за мной, подмечая мигом сбившееся дыхание.
Я сглатываю.
— Он любим. Он живет за счет того, что он любит. Она его любит…
— Она его любила, — безжалостно исправляет муж, — любила до того момента, как все это случилось. Сейчас у них дочь, на ней гнет ответственности и только поэтому, Белла, только поэтому она здесь, рядом с ним. И возится с ним. Она наивно считает, что такой отец для ребенка лучше, чем никакого.
— Ты жестокий…
— Это правда, — он закатывает глаза от моей излишней эмоциональности, понижает тон, — ты знаешь, что ждет ее, когда придет домой? Памперсы, средства от опрелостей, мерзкие мази и изгаженные простыни, потому что паралич предполагает дисфункцию всего организма! Он даже ходит под себя.
— Господи, да хватит же! — чудом умудрившись не вскрикнуть, восклицаю, уронив вилку на стол, — зачем, зачем ты все это делаешь? Что ты хочешь от меня услышать?
— Что будешь счастливой и умной женщиной, Белла, — невозмутимо отвечает муж.
— Без тебя?
— Да.
— Не дождешься. Я вышла замуж, Эдвард, и этот брак для меня святое. Я не позволю ни тебе, ни мне, ни кому-либо еще его разрушить.
— Это все бравые слова, и я понимаю, что сейчас тебе нужно сказать их, — становясь невыносимым человеком, которым бывает так редко, но так сильно, парирует Каллен, — однако когда исчезнут все эти «если бы» да «когда бы», пожалуйста, веди себя соответствующе. Не разочаровывай меня.
— Тебе неприятно знать, что тебя любят настолько, что приняли бы любым? Даже прикованным к постели?
Снисхождение в темных оливах выбивает почву из-под ног. Меня как никогда тянет заплакать.
— Приятно, Иззабелла, — отрезая себе ломтик персика, он согласно кивает, — но только знать. Потому что пытать того, кого люблю, я себе не позволю.
— Пытка одиночеством, считаешь, более мягкий приговор?
— Я тебя умоляю, — он кладет персик в рот, обмакнув его в сливовый соус, — одиночество длится год-полтора, потом все встречают чудесного мужчину с чудесным здоровьем, выходят замуж и живут счастливо и долго. Все забывается — в этом прекрасное свойство людской памяти. Наше спасение.