Боже, подумал я. Наверно, группа спецназа уже в пути. Нужно что-то сделать до того, как здесь появятся съемочные группы новостей. Я должен его уговорить. Мягко. Разумно. Спокойно.
— Ты тупой, долбаный, воняющий шнапсом наци! Ты — Кристофер, и ты — смертен, и скоро тебя зачислят в рецидивисты, и сучиться тебе в тюряге. А теперь не стой на краю и убирайся, пока твоя пьяная задница не свалилась с крыши. К тому же, кажется, дождик начинается.
— БОГОХУЛЬНИК! — кричит он на этот раз так громко, что образуется городское эхо. — Я знаю про дождик! Этот дождик сделал я. Я — Зевс, и я ссать хотел на тебя и на других смертных. Земля — мой горшок, и я ссу на слабых и немощных!
Ему удается расстегнуть ремень, пуговицу и ширинку, не упуская из рук флуоресцентную лампу. И он фактически запускает золотую трансцендентную кривую.
Впервые за всю нашу дружбу, Взгляд посылаю ему я. А он остается непроницаем.
— Сраные смертные! Вы не заслуживаете даже яйца богам облизывать! Готовьтесь почувствовать гнев Зевса!
В тот миг, когда он поднимает лампу, чтобы метнуть ее, его штаны спадают до лодыжек.
Из темноты внизу за краем, оттуда, где мне не видно с того места, где я стою, до меня доносится звук распахиваемого окна и до боли знакомый голос, бранящийся на него по-русски.
Золотая струя Криса продолжает еще сильно литься, когда он швыряет флуоресцентную лампу в темноту. Ну, не совсем чтобы в нее, но достаточно близко, чтобы заставить меня улыбнуться. А результат броска драматичен: громоподобный взрыв и звук разбивающегося стекла разносятся по обычно тихому Сан-Франциско. Русская больше не кричит. И теперь у него в руках — две лампы. Могучий громовержец. И дождь действительно начинается. А кто его знает, вдруг он и вправду Зевс. Кто я такой, чтобы судить? Ведь это он — с громом и молниями. И если он мечет их в славянку с бурыми ногтями на ногах, то, что касается меня, он может называть себя так, как ему вздумается. Если человек стоит на крыше в дождь с портками на лодыжках, разве это исключает божественность? Не исключает этого и звук приближающихся сирен. Пусть «Лучшие во Фриско»[34] занимаются с бесштанным греческим божеством на крыше. Настало время Сома, я ложусь в постель. На следующее утро меня будит резким звуком еще один проклятый звонок Тэда Липшица по восточному стандартному времени[35].
— Мммм-алло?
— Джейсон? Тэд Липшиц. Как идут дела?
Я все еще сонный. Черт, я все еще пьяный. Как идет что? И все сразу накатило, как асфальт на лицо незадачливого скейтбордиста с больным внутренним ухом: выпивка, трава, фаллоцентрическое интервью, нательные микрофоны, пьяное вранье о рокзвездности и рейтинге Эм-ти-ви, холодно-равнодушные яппи и Зевс.