— Вы не знаете это место? У меня-то этот дом так и стоит перед глазами — большой, новый, окна огромные. В тот вечер в окнах горел яркий свет — у доктора были гости. Сам-то он был красивый, усы подвитые, весь духами пропах! Два раза он пришел, только позвали: несло от него бургундским, потом ликерами. Пробубнил: «Прекрасно, прекрасно…» — и скорей домой. Жена Луи заходилась криком, сам он совсем обезумел, рыдал до слез — до смерти перепугался. Старуха с соседней баржи божилась, что роды идут неладно. В полночь Луи снова побежал к врачу. Там ему сказали, что, мол, доктор сейчас придет. В половине первого опять туда. Дом аж дрожит от музыки. А жена Луи кричит уже так, что прохожие на набережной останавливаются. Наконец гости разошлись, и доктор явился — не то чтобы совсем пьяный, но и не больно в себе. Снял пиджак, засучил рукава. Посмотрел роженицу, взял щипцы. Возился, возился… Потом говорит: «Придется раздробить ребенку головку!» — «Нет, нет, только не это!» — кричит Луи. «Хотите, чтоб я спас мать?» Доктор на глазах засыпал, ничего не мог с собой поделать, язык у него заплетался. Через час жена Луи больше не кричала и не двигалась.
Гассен посмотрел Мегрэ в глаза и закончил:
— Луи его убил.
— Врача?
— Всадил ему пулю в голову, потом еще одну в живот. Потом убил себя. Судно через три месяца продали с торгов.
Старик замолчал, разглядывая угол топчана.
Почему он так усмехается? Уж лучше был бы мертвецки пьян и обозлен, как все эти дни.
— А что мне теперь будет? — равнодушно, без тени заинтересованности спросил Гассен.
— Обещаете не дурить?
— А что вы называете «дурить»?
— Дюкро всегда был вам другом, так ведь?
— Мы из одной деревни. Плавали вместе.
— Он к вам очень привязан.
Последняя фраза прозвучала неуклюже.
— Все может быть.
— Скажите, Гассен, на кого у вас зуб? Давайте говорить по-мужски.
— А у вас?
— Не понимаю.
— Я спрашиваю, кого вы выслеживаете? Вы что-то ищете? И что же вы нашли?
Вот так неожиданность! Там, где Мегрэ видел только пропойцу, оказался человек, который, напившись у себя в углу, проводил личное расследование! Ведь именно это хотел сказать Гассен.
— Я еще не нашел ничего определенного.
— Я тоже.
Но он-то вот-вот докопается до истины! Об этом ясно говорил его тяжелый, холодный взгляд. Все правильно.
Шнурки и галстук ему действительно надо было вернуть.
Ни этот убогий участок, ни вообще полиция больше не имели значения. Остались только два человека, сидящих друг против друга.
— Вы ведь не причастны к покушению на Дюкро?
— Никоим образом.
— И к самоубийству Жана Дюкро. Вам незачем было и вешать Бебера.