Медленно торпеды уплывают вдаль,
Встречи с ними ты уже не жди.
Было нам Норвегию совсем не жаль,
У Китая это позади.
Может, мы обидели шанхайцев зря,
Сбросив пару лишних мегатонн.
Пусть горит под чанкайшистами земля,
И дрожит от страха Вашингтон.
Ядерный грибок растет, качается,
Мощность излучения растет.
Танки США горят и плавятся,
Лучше б трактор выпустил завод.
След наш кильватерный по морям стелется,
Алые платья радуют наш глаз.
В гавань родную пришли мы провериться
Снова загрузим спецбоеприпас!
Это песня не защитников своего Отечества от смертельной угрозы – а скорее, тех, кто воспринимает войну как игру вдалеке от своего дома. Мировую войну, в которой каждый снаряд или бомба будут иметь силу, как то, что было сброшено на Сиань или Шанхай – я представила это, и мне стало страшно, не разлетится ли от этого вся наша планета на куски, или будет сброшена со своей орбиты? А эти люди смеются и шутят – так неужели были правдой слухи и сплетни о «пришельцах с коммунистического Марса», ходившие среди богемы еще во время войны? Если Александр Богданов был не только автором фантастических романов про марсиан-коммунистов[177], но и видным большевиком, другом Ленина, – а большевики не скрывали, что красная звезда на их гербе символизирует планету Марс, «поскольку он старше Земли, а значит, там уже победила коммунистическая революция»? Нет – в экипаже К-25 ведь такие же люди, как мы, а не высоколобые и большеглазые богдановские марсиане. Да еще и явно русские, а не немцы, не англичане, не китайцы, не негры. Но если герой Богданова в романе остался на новой родине, да еще и женился на прекрасной марсианке, то могла быть и колония русских эмигрантов, не забывших, однако, прежнее отечество и решивших вернуть ему свой долг?
Я не знала ответа. Поскольку есть ли жизнь на Марсе или нет ее – это даже науке пока не было достоверно известно. Лазарева точно что-то знает, но молчит. Надеюсь, что при следующей встрече она будет более откровенной.
А какой мог бы быть роман – о коммунистическом союзе двух миров! Даже жаль, что я фантастику не пишу. А вот Ефремов… Не за этим ли его включили в нашу делегацию?
Что ж – если в ближайшее время он напишет про звездные миры с коммунистическим строем, то я буду знать, что в своих подозрениях оказалась права!
Москва, тюрьма на Лубянке,
25 сентября 1950 года
– Ну, здравствуй, Генрих, давно не виделись. Знал бы, сколько сил мы потратили, чтобы тебя найти. И успели вовремя – пока тебя не прикончила за ненадобностью какая-то шваль.
– И давно ты продался русским, Руди?