— Потому что ты вытащил меня? — спросила, срывающимся голосом.
Он не ответил, устало, так неизмеримо устало глядя на меня.
Со смертельной усталостью во взгляде.
— Нет, — прошептала, чувствуя, как с ресниц срываются слезы, — пожалуйста, нет.
Кесарь приоткрыл губы, собираясь было что-то сказать, но промолчал. А я смотрела на него, чувствуя, как задыхаюсь от слез, но все что смогла сказать, было дурацкое:
— Ты же оставишь меня матерью одиночкой?
Он улыбнулся, и хрипло ответил:
— Ты будешь прекрасной мамой, нежная моя.
Я запрокинула голову, пытаясь удержать слезы, хоть как-то удержать слезы и не скатиться в банальную истерику, которая как ничто идеально соответствовала бы моменту.
А на потолке тоже была надпись: «Мир принадлежит мне!».
— Кстати, о неувязочке, — вытерев слезы, вспомнила я, — по факту этот мир так и не стал твоим, он принадлежит мне.
И я с вызовом посмотрела на супруга. Вызов, который кесарь не принял, он улыбнулся и тихо ответил:
— Я знал, что ты полюбишь его.
И оказался прав. Как всегда. Во всем. По любому поводу…
— Увы — нет, — кесарь грустно улыбнулся мне, — я всегда проигрывал битвы за женщин. Что бы не предпринимал, как бы не старался… итог извечно оказывался печален.
Я молчала, пристально глядя на него, и искренне надеясь, что кесарь продолжит. Хотя бы говорить со мной. Но он замолчал, все с той же грустной полуулыбкой глядя на меня.
— Замечание про женщин, — я постаралась придать своему голосу больше язвительности, даже понимая, что император читает все мои мысли и уловку заметит, — насколько мне известно, их вниманием и стремлением быть с вами пользовались вы, мой кесарь.
Он усмехнулся, откинув голову, и тихо ответил:
— Нет, Кари, битву за каждую из значимых для меня женщин я проиграл. Сначала мать… Я бросил вызов тому, кто номинально считался моим отцом, когда мне было чуть больше восьми, и мне казалось — я победил. Убивая его и глядя как в его глазах гаснет искра жизни, я был уверен, что победил… Но император оказался коварнее, чем я когда-либо мог предположить, и когда я освободил мать, она была уже беременна. Ему оказалось до крайности легко манипулировать ею — он пообещал, что если она понесет, он позволит ей увидеть меня, ребенка, которого у нее отняли сразу после рождения.
В воздухе осталось недосказанным «отняли и заперли здесь, в башне».
— Это уже мелочи, — улыбнулся кесарь, — я выжил.
Хорошая формулировка… очень хорошая, только все равно больно так, что нет возможности сделать вдох.
— Затем Элиэ, — улыбка Араэдена приобрела слегка мечтательный оттенок. — Забавно, — продолжил он, — я полюбил в ней то, что осознал не сразу. Она была живой. Она любила жизнь. Она готова была сражаться за себя, свою семью, своего возлюбленного — мне оставалось лишь восхищаться.