И он обиженно косился на него от орудия. Но хотя он и косился, в душе он был даже доволен, почувствовав над собой твердую руку. И он охотно переложил с себя на Беличенко ответственность за все, в том числе и за свою собственную жизнь.
— Что? — спросил Беличенко, подозвав Ваню Горошко и все еще хмурясь.
Тот передал приказание командира полка. Беличенко глянул на поле впереди орудий. Там уже сильно слышна была автоматная стрельба. Сняться сейчас с позиций — танки догонят на походе. А главное — не мог он бросить пехоту, которая уже вступила в бой.
Он взял Горошко за локоть:
— Пришел, блудный сын?
И улыбнулся усталой улыбкой. С минуту он смотрел в лицо ему.
— А ведь я тебя опять пошлю.
Ваня потемнел.
— Что ж, товарищ капитан, и тот раз меня, и опять в тыл меня же…
— Да не в тыл, чудак ты. И где он, тыл, вообще? — Беличенко взял из Ваниной руки окурок, который тот деликатно держал за спиной, затянулся несколько раз подряд.
Рядом с Горошко он казался большим, широким.
— Тут без тебя на нас вон оттуда танки пошли. — Он указал подбородком в сторону садов. — Если б мы там не заминировали, хана нам. Да еще Орлов подбил один танк гранатой.
И Беличенко одобрительно глянул на красивого сержанта с гитарой; тот, как бы не слыша, с величайшим вниманием продолжал на слух подтягивать струну.
— Вот тебе и тыл.
Говоря это, Беличенко все время шевелил затекшими пальцами раненой, болевшей руки. Вдруг поморщился: неловкое движение отдалось сильной болью. Он бросил догоревший окурок.
— Видишь скирды на поле?
Впереди на зимнем, озаряемом вспышками небе, как два дома, темнели скирды.
— Поджечь их надо, когда танки пойдут. А ты говоришь — тыл.
Он держал Ваню за локоть. Так уж получается на войне, что в самые опасные места посылаешь самых дорогих тебе, самых верных людей.
— Возьмешь пару бутылок с зажигательной смесью.
Помахивая гитарой в руке, подошел Орлов, герой дня. Услышав, о чем речь, покровительственно оглядел Ваню, подмигнул:
— Когда ни помирать, все равно день терять, так говорю?
Беличенко покоробили хвастливые слова: он не любил развязных людей.
Сердито глянув на Орлова, он сказал ординарцу:
— Ну, иди. Помни: ждать буду. Иди.
Горошко понимал, что это означает: поджечь скирды и осветить все вокруг, когда пойдут танки. Когда танки идут, все живое стремится стать незаметным. О плохом Ваня не думал, но вообще-то всякое бывает на фронте. И поэтому, найдя старшину, он первым делом сказал доверительно:
— Старшина, я тут гимнастерку комбата отдал одной венгерке стирать. Еще когда мы только стали тут. Шерстяная гимнастерка, новая совсем. В случае чего, забеги возьми, я дом укажу.