— Пойдет с тобой сержант Леонтьев.
В углу штаба Леонтьев обреченно собрался, затянул поясом шинель, повесил на шею автомат.
Горошко шепотом торопил его, радуясь, что пронесло гнев начальства.
К Леонтьеву подошел старший писарь:
— Вещи твои мы возьмем, когда будем грузиться. Так что не думай о вещах…
Леонтьев только вяло махнул рукой, словно был им уже не хозяин:
— Берите.
Он вышел из штаба вслед за разведчиком, отошли шагов пять, тот оглянулся и весело подмигнул:
— Ну, сержант, пошли быстрей!
Он как будто опасался, что их еще могут вернуть.
И они, перепрыгивая через могилы, между кладбищенскими деревьями и памятниками пошли к городу, где слышалась стрельба и взлетали ракеты.
Всей своей незащищенной спиной Леонтьев чувствовал, как могут выстрелить отовсюду. Из любого подъезда, из любого окна, где слабо мерцали осколки черных стекол. А когда над узкой улицей, над домами взлетала ракета, Леонтьев шарахался в тень, к стене. И только вместе с темнотой выходил оттуда.
Внезапно Горошко, шедший первым, присел. Не заметив, Леонтьев наскочил на него. Когда тот поднялся, поправил автомат на плече и пошел дальше, писарь увидел немца, лежавшего поперек тротуара. Он был без шапки, и мертвые волосы шевелились на затылке. «Ветер», — догадался Леонтьев, глянув в переулок, стиснутый домами, похожий на каменное ущелье. И с жутким чувством обошел убитого немца с шевелящимися на затылке мертвыми волосами.
Леонтьев знал много историй о том, как совершались подвиги: всю войну он заполнял на людей наградные материалы. Их столько прошло через его руки, что Леонтьева уже невозможно было удивить ничем. И если рассказывали при нем новый случай, он нетерпеливо перебивал: «Это что! А вот у нас на пятой батарее…» — и хвастал чужими подвигами, словно это были его собственные. В кратком изложении, какое обычно присылалось в штаб полка, в рассказах солдат после боя все выглядело и не страшно и не трудно: вспоминали чаще веселое. Леонтьев слушал и волновался: а ведь и он смог бы так.
Когда после успешных боев в штабе скапливались наградные, Леонтьев иной раз по целой ночи не мог заснуть. Лежа с открытыми глазами, он заново переживал все, что писал днем. Только теперь героями были не те люди, чьи фамилии он вписывал в наградные листы, а он сам, Леонтьев. И — боже мой! — каких только чудесных подвигов не совершал он в эти бессонные ночи, пока вокруг него, во всем положившись на завделопроизводством, мирно спали писаря. Он зажмуривался до боли и видел летний день и себя, без фуражки, идущего улицей родного города. И солнце горело в лучах его ордена… А утром с тоскливой злостью смотрел на свою одинокую медаль «За боевые заслуги». Он-то знал, что писарям и машинисткам эти медали достаются совсем не той ценой, что рядовому бойцу батареи. Недаром батарейцы слово «заслуги» обидно переделали в «услуги».