Перебегая, он обнаружил, что пехотинец бежит за ним следом, как жеребенок за маткой. Боялся ли он один или его в беде не хотел бросать, Горошко не понял и понять не успел. С танка ударил пулемет, снег под ногами замелькал красным, зеленым, синим. Когда Горошко поднялся и побежал, пехотинец остался лежать лицом вниз. Ваня окликнул его; тот не отвечал и не шевелился. Опять ударил пулемет с танка. Огненные струи прижали Горошко к земле, перед лицом мгновенными вспышками освещались маленькие елочки, торчащие из-под снега.
Теперь он полз к стогу. Лежа надергал сена — оно резко пахло на морозе, — достал зажигалку. Огонек задувало ветром. И едва только мелькнул он, как на свет ударили из автоматов. Немцы подбегали, и передние были уже близко. Лежа на животе, Ваня дал по ним очередь. Внезапно автомат смолк: кончились патроны. Он взглядом смерил расстояние до убитого пехотинца и понял, что если и успеет взять у него автомат, то стог уже не сможет поджечь. Тогда он расстегнул телогрейку и заслоняясь от ветра, зажег пучок сена. Крошечные огоньки врозь побежали по сухим травинкам и погасли один за другим.
Спеша, Ваня полез в карман гимнастерки. Пальцы его наткнулись на какие-то бумаги. Это были те самые письма, которые Ваня писал Клаве и двум другим девушкам, всем одинаково сообщая, что, пока годы его полностью не ушли, он желает найти в жизни настоящего друга. Он скрутил из них бумажный жгут, поджег. Он не шевелился, пока бумага не разгорелась. Потом ослепленными со света глазами глянул в темноту и увидел бегущих с бугра немцев. Они показались ему огромными.
По нему уже стреляли со всех сторон. Один немец вбежал в круг света с прижатым к животу автоматом. Всей своей напрягшейся незащищенной спиной Ваня почувствовал, как сейчас выстрелят в него, и жизнь, как крик, рванулась в нем. Но он пересилил себя, осторожно поднося к сену огонь. Немец дал очередь, отпрыгнул в тень и оттуда еще раз дал очередь.
Последним своим усилием Ваня поправил огонь. И этот свет, ярко вспыхнувший и осветивший всю его девятнадцатилетнюю жизнь, был увиден на батарее.
Только теперь, когда они покидали город, Беличенко расставался с Ваней Горошко. Он видел смерть его: когда вспыхнул стог сена, все поняли — это сделал Ваня. Но в тот момент сам он стрелял по танкам, и все они еще были вместе, в одном бою. Теперь он уходил из города живой, а Горошко оставался там навсегда.
Улица, по которой шла батарея, горела с одной стороны. В окнах черных каменных стен вихрилось светлое пламя, от нестерпимого жара его вспыхивали деревья на тротуаре.