Через улицу напротив стояла под навесом пехотная кухня. Повар, крупный мужчина, стал сапогом на ступицу колеса, зажмурясь от пара, зачерпнул из котла черпаком, набрал из черпака алюминиевой ложечкой и долго, сосредоточенно жевал. Даже глаза закрыл, чтобы лучше распробовать, не отвлекаясь.
Снизу на него смотрел кухонный рабочий, ждал приказаний, из разбитого дома следили за ним писаря. Повар налил сверху, пожирней, в два котелка: командиру роты и старшине. Крикнул кухонному рабочему:
— Пускай людей ведут!
Сам он до пояса и половина кухни были в косой тени навеса, а черпак маслено блестел на солнце.
— Надо идти, — заволновался Довгий, писарь с толстыми щеками, — а то пока наши подъедут, так это…
Он прислушался и вдруг плашмя упал в снег. В тот же момент что-то обрушилось, стало темно и душно. Леонтьева отшвырнуло от костра, ударило спиной о кирпичную стену, он забарахтался, закричал. А когда вскочил на четвереньки, костра уже не было. От разбросанных по снегу головешек шел пар. Один за другим подымались писаря, отряхивались.
— Позавтракали… — сказал Довгий и выругался. У него дрожали белые губы. Он зачем-то обтер ладони о штаны сзади и полез из ямы.
Ни навеса, ни кухни на той стороне улицы не было. На дороге пехотинцы с котелками молча обступили что-то. Плохо соображавший Леонтьев вслед за Довгим робко подошел. У ног людей лежал животом вверх повар. Среди нахмуренных лиц только его лицо с закрытыми глазами было спокойно. Он дышал и как будто прислушивался к своему дыханию.
Подбежал еще пехотинец, маленький, в подоткнутой шинели: за супом торопился.
— Ребяты, что ж вы? Чего стоите? — зачастил он скороговоркой, суетясь за спинами. — Нести надо. Человек ведь.
Ему сказали сурово:
— Чего кричишь? Куда нести? Не видишь?..
Он сразу успокоился, скромно вздохнул.
— Сержант говорит: за супом иди, Емельянов. Вот те и суп, мать честна!..
И, обойдя всех, начал на той стороне что-то собирать со снега. Леонтьев глянул случайно. Из разбитой снарядом кухни вылился суп и уже примерз: на желтом снегу остались невпитавшееся пшено и картошка, от кусков мяса еще шел пар. Пехотинец хозяйственно собирал руками мясо в котелок и вздыхал.
Леонтьеву казалось, что теперь все уйдут из деревни: ведь ясно же, обстрел мог повториться. Но писаря снова разожгли костер, а завдел Шкуратов принес топографические карты, и на снятой с петель двери стали их склеивать. Белая глянцевая бумага на морозе обжигала пальцы. И к концу дня из всех ощущений сильней всего были холод и боль в руках. А когда штаб наконец разместился в тепле, разговор о переводе в катушечные телефонисты как-то отложился до времени. «Вот спадут морозы…» — оправдывался Леонтьев перед самим собой. Но морозы держались такие, что водка замерзала. И каждый день из батарей везли в санчасть обмороженных.