— Холмы есть, — вдруг сказал тот, — трава под кустами есть. Мало-мало, а есть, козы прокормятся, а может, и коровы где поедят.
— Дурак, — сказал кавалер, — я по-твоему что, коз разводить должен?
— А что? А хоть и коз, — не унывал Еган, — чем плохи козы?
Он на секунду задумался и продолжил:
— Коза — она очень неприхотливая скотина. Болота, камень, лес — ей все нипочем, везде себе пропитание найдет. А от нее молоко, шерсть да шкура какая-никакая под конец. И мясо еще, чуть не забыл!
Волков обернулся за спину на людей что шли за ним, там их было чуть не полторы сотни, шли они в надежде, что им будет в его земле прокорм. Тащили и везли в обозе свой нехитрый солдатский скарб, инструменты, палатки, котлы да одеяла.
Конечно, не упрекнут они его. Ведь он не звал их с собой — ни их, ни их офицеров, он даже Карла Брюнхвальда не звал. Ничего им не обещал. Сами попросились. Но все равно было ему неприятно, что ведет он их в такую пустыню.
А еще было ему немного стыдно. Стыдно от того, что все эти люди вдруг увидят, что наградили его землей бросовой. Кинули ему безделицу, мол, и так ему сойдет. Мол, каков сам, такая и награда, и вот от этих мыслей ему совсем тяжко становилось. И начинал он потихоньку свирепеть, как только увидел землю свою. Ехал, глядел на все угрюмо, думая, что его обманули.
А Еган, не видя уныния господина, все еще болтал:
— Коза — она животное нужное, как по мне, так козий сыр он самый вкусный и полезный, вот помню, дед мой покойник…
— Уйди, дурак, — рявкнул Волков.
Еган сразу смолк и придержал коня, отстал. Ну его к лешему, господина, когда он в таком расположении.
— Чего он? — спросил у него Сыч, когда они поравнялись.
— Да как обычно — бесится, — с видом знатока отвечал слуга.
— Чего ему беситься? Весь в серебре, в золоте, землю ему дали, а он все бесится. А он все равно беситься! — рассуждал Сыч. — не понятно.
— Говорю же, блажной он у нас. Неугомонный. Думаю, ему Брунхильду надо, — предположил Еган.
— Да ну! — не согласился Сыч. — Он от нее еще больше звереет иногда.
— Ну, тогда я не знаю, что ему надобно, — сказал Еган.
— И я не знаю, — ответил Сыч.
* * *
День уже шел к полудню, а дорога почти не изменилась. Только холмы те, что справа, стали заметно выше, а те, что слева, те, что у реки, стали исчезать. Река стала пошире, и видно ее с дороги было получше. А почти прямая до сих пор дорога стала извиваться, чтобы обойти глубокие и резкие овраги, что тянулись с запада к востоку, к реке. Деревьев было мало да и те все молоды. Кустарник стал гуще, к Волкову подъехал как всегда веселый Бертье и сказал: