Потрясенный, завороженный, он слушал затаив дыхание, полностью погрузившись в гармонию звуков. В одной из книг Мэри вычитала, что многие люди с задержкой умственного развития питают страсть к сложной для понимания, серьезной музыке. И сейчас, глядя на оживленное одухотворенное лицо Тима, на котором отражались любые перемены ритма, темпа, тональности, она почувствовала, как у нее защемило сердце. Как же он прекрасен, как невероятно прекрасен!
К полуночи ветер с реки усилился, врываясь в открытые стеклянные двери, так что Мэри пришлось их задвинуть. От полноты впечатлений и долгого купания Тим к вечеру утомился и лег спать около десяти. Мэри вдруг подумала, что он, возможно, замерз, и отыскала в стенном шкафу в холле стеганое пуховое одеяло.
На прикроватной тумбочке мерцал тусклый огонек керосиновой лампы: перед сном Тим довольно неохотно признался ей, что боится темноты, и попросил оставить в комнате включенный ночник. Бесшумно ступая по белому полу и крепко прижимая одеяло, дабы ненароком что-нибудь не задеть и не наделать шума, Мэри приблизилась к узкой кровати.
Тим лежал, свернувшись калачиком, – должно быть, замерз. Шерстяной плед наполовину сполз на пол, оголив его спину, а напротив находилось открытое окно.
Мэри смотрела на Тима, открыв рот и неосознанно зарываясь ладонями в складки одеяла. Лицо спящего дышало покоем, на худые щеки падала тень от длинных светлых ресниц, на голове идеальной формы курчавились восхитительные золотистые волосы. Уголки губ были чуть приподняты, печальная морщинка слева делала его улыбку печальной, как у Пьеро. Грудь вздымалась и опускалась так тихо, что ей на секунду почудилось, будто он мертв.
Любуясь Тимом, Мэри потеряла счет времени. Наконец, поежившись, она подняла с пола плед и накинула на него, а сверху укрыла одеялом. Тим вздохнул, зашевелился, зарываясь носом в тепло, и в следующее мгновение вновь погрузился в мир своих сновидений. «О чем может грезить во сне умственно отсталый юноша? – задалась вопросом Мэри. – Горизонты его ночных странствий столь же узки, как и в дневное время, когда он бодрствует? Или происходит чудо, и он освобождается от всех сковывающих его цепей?» Узнать это было невозможно.
Покинув комнату, Мэри почувствовала, что ей невыносимо оставаться в доме. Она бесшумно задвинула за собой стеклянные двери, прошла через веранду к лестнице и спустилась на тропинку, которая вела к пляжу. Деревья беспокойно метались в объятиях ветра. На низкой ветке, нависавшей над тропинкой, сидел морпорк[5] и, мерцая в ночной мгле круглыми совиными глазами, оглашал округу криками: «Мор-порк! Мор-порк!» Мэри бросила на птицу невидящий взгляд, а в следующую секунду почувствовала на лице что-то легкое и клейкое. Она испуганно ойкнула, а когда сообразила, что это паутина, принялась осторожно ощупывать себя, опасаясь, что где-то по ней ползает хозяин паутины, но никого не нашла.