Тим послушно повернулся на бок.
– Спокойной ночи, Мэри. Ты мне нравишься. Теперь ты мне нравишься больше всех, не считая папы.
Рон заварил чай и разрезал пирог с тмином. Они сидели за кухонным столом напротив друг друга. Хотя до кончины Эсме Мэри не была знакома с Роном, она инстинктивно догадалась, что за последнюю неделю он постарел и усох: руки дрожали, лицо потускнело. Чувствовалось, что жизненный дух в нем угасает, и это отражалось на всем его облике: Рон как будто становился бесплотным. Мэри накрыла его ладонь своей.
– Тяжело вам. Вы вынуждены скрывать горе и опекать Тима. Господи, Рон, как бы я хотела помочь! Почему люди умирают?
– Не знаю, – покачал он головой. – Это самый трудный вопрос на свете, да? Мне так и не удалось найти ответ, который удовлетворил бы. Жестоко со стороны Господа дарить нам любимых, создавать нас по образу и подобию своему, чтобы мы могли их любить, а потом отнимать тех, к кому мы привязались. Не мешало бы ему быть к нам более милосердным, как вы считаете? Мы, конечно, все не ангелы, и ему, наверное, кажемся червяками, но большинство из нас стараются как могут, и многие не такие уж плохие люди. За что нам такие страдания? Тяжело, Мэри, страшно тяжело.
Рон прикрыл глаза рукой и заплакал. Мэри беспомощно смотрела на него, сердце сжалось от боли. Если б она могла как-то помочь! Сидеть и смотреть на чужое горе, понимая, что ты совершенно бессилен облегчить душевные муки скорбящего… Врагу не пожелаешь! Рон плакал долго, навзрыд. Судорожные всхлипы, глубокие и пронзительные, казалось, рвались из самой его души. Когда слез у него не осталось, он вытер глаза и высморкался.
– Может, еще чаю выпьете? – предложила Мэри.
На одно призрачное мгновение на губах Рона заиграла улыбка, очень похожая на улыбку Тима.
– Пожалуй, – вздохнул он. – Знаете, Мэри, никогда не думал, что так будет. Может, это потому, что я стар, не знаю. Никогда не думал, что после ухода Эс образуется такая ужасная пустота. Кажется, даже Тим уже не так важен – только она, только то, что я потерял ее. Все не то без моей старушки. Мне не хватает ее брюзжания и ворчания, когда она ругала меня за то, что я засиделся во «Взморье», хлебая пиво, как она выражалась. Мы с Эс были счастливы. И в этом вся беда. С годами прикипаешь друг к другу, становишься как пара старых изношенных сапог, теплых и удобных. И вдруг ничего этого нет! Как будто половину меня отрезали. Наверное, нечто подобное чувствует калека, у которого ампутировали руку или ногу. Он все думает, что она на месте, хочет почесать ее и недоумевает, обнаружив, что чесать-то нечего. Я все время думаю: о, вот это надо бы ей рассказать. А иногда так и хочется ляпнуть: о, эта шутка ей бы понравилась, мы бы вместе вдоволь нахохоталась. Мне очень тяжело, Мэри. Даже не знаю, стоит ли пытаться жить дальше.