– Да, кажется, я вас понимаю, – медленно произнесла Мэри. – Ампутация души…
Рон поставил чашку.
– Мэри, если со мной что-то случится, пожалуйста, позаботьтесь о Тиме, ладно?
Мисс Хортон не стала протестовать, не попыталась объяснить, что он поддался меланхолии и говорит глупости, просто кивнула и сказала:
– Да, конечно, позабочусь. Не волнуйтесь за Тима.
За долгую хмурую зиму, последовавшую после смерти миссис Мелвилл, Тим изменился. Он был похож на тоскующего зверя: ходил взад-вперед, словно что-то искал и никак не мог найти. При виде какого-нибудь неодушевленного предмета его глаза загорались, но быстро гасли, наполняясь разочарованием и растерянностью, словно он ждал чуда и не мог взять в толк, почему оно не произошло. Даже Гарри Маркему со товарищи не удавалось пронять его, в отчаянии сообщил Рон Мэри. Тим каждый день исправно ходил на работу, но бестактные зловредные шутки членов бригады падали на бесплодную почву: он терпеливо сносил их издевки и грубый юмор, – как и все остальное, словно отстранился от реальности, удалился в некий свой мир, который принадлежал ему одному и был надежно огражден от вторжения окружающих.
Дождливыми вечерами, под завывание ветра, бесновавшегося в деревьях вокруг дома, Мэри и Рон вели долгие бесплодные беседы о Тиме. Сам он в это время где-то бродил или уже спал. После смерти Эсме Мэри настояла, чтобы Рон проводил выходные в ее загородном доме: при мысли о том, что они с Тимом уедут, оставив старика сидеть в одиночестве перед холодным камином, у нее сжималось сердце.
Над ними довлел тяжкий груз тягучего уныния. Мэри уже не могла общаться с Тимом как прежде; для Рона утратило значение все, кроме бессодержательности его собственного бытия; что чувствовал Тим, никто не знал. Мэри впервые так близко столкнулась с горем. Больше всего ее угнетала собственная беспомощность, неспособность нормализовать ситуацию: что бы она ни сказала, что бы ни сделала, ничего не менялось.
Рон тоже стал ей небезразличен, потому что был отцом Тима, потому что был одинок и никогда не жаловался. С каждым днем он все больше занимал ее мысли. К концу зимы Мэри заметила, что Рон стал резко сдавать. Порой, когда они вместе сидели на веранде и он, бывало, поднимал к свету руку с набухшими венами, ей казалось, что сквозь покрытую старческими пятнами полупрозрачную кожу просвечивают кости. У него появились первые признаки тремора, его некогда твердый шаг постоянно сбивался, даже на ровном месте. Как бы усиленно Мэри ни пыталась его кормить, Рон неуклонно терял вес, буквально таял у нее на глазах.