– Да что с них взять, с этих новоявленных австралийцев? За ними не заржавеет, – фыркнул он, выражая присущее коренным австралийцам презрение к иммигрантам из Европы. – Впрочем, какая разница? Поешь пирога, Мэри, поешь.
Съев половину отрезанного кусочка, Мэри отставила тарелку.
– Рон, что с ним происходит?
– Черт возьми, Мэри, мы уже сто раз это обсудили, до мельчайших подробностей! – вспылил мистер Мелвилл, затем сокрушенно сжал ее руку. – Прости, милая, я не хотел срываться на тебя. Знаю, ты беспокоишься за Тима. Только потому и спрашиваешь постоянно. Не знаю я, милая, не знаю. Кто бы мог подумать, что после смерти мамы он будет так тосковать? Да еще так долго. Просто сердце разрывается!
– Мое действительно разрывается. Я не знаю, что делать, но делать что-то нужно, и немедля! Он уходит от нас, Рон, все дальше и дальше. И если мы не вернем его в ближайшее время, то потеряем навсегда!
Рон присел на подлокотник кресла и притянул голову Мэри к своей тщедушной груди.
– Мэри, милая, хотел бы я знать, да вот не знаю. И самое страшное, что меня это не заботит так, как раньше. И я ничего не могу с собой поделать. Словно Тим мне больше не сын и мне до него нет дела. Если подумать – кошмар, но у меня на то есть свои причины. Подожди-ка здесь.
Он внезапно встал и ушел в дом, а через пару минут вернулся с папкой под мышкой. Бросил папку на стол рядом с подносом, придвинул стул и сел напротив Мэри. Озадаченная и расстроенная, она подняла на него глаза.
– Здесь все документы, касающиеся Тима, – сказал Рон. – Мое завещание, банковские счета, страховки, ежегодные выплаты. Все документы, подтверждающие, что Тим финансово обеспечен до конца своих дней. – Он отвернулся в сторону пляжа, и Мэри больше не видела его лица. – Я умираю, Мэри, – медленно продолжал Рон. – Не хочу жить и не могу себя заставить. Я как заводная обезьянка – знаешь, есть такие: бьют в барабан и маршируют, сначала быстро, потом все медленней и медленней и, в конце концов, останавливаются. Так вот это я и есть. У меня кончается завод, и с этим ничего не поделаешь. И знаешь, Мэри, я рад! Будь я помоложе, переживал бы уход Эс иначе, но возраст берет свое. После нее осталась огромная пустота, которую ничто и никто не заполнит, даже Тим. Я хочу одного: лежать с ней там, в земле. Мне не дает покоя мысль, что ей, должно быть, холодно и одиноко. По-другому и быть не может, ведь долгие годы она делила со мной супружеское ложе. Как подумаю, что ей там холодно и одиноко!.. Это невыносимо. После ее ухода у меня ничего не осталось, я даже не в силах заставить себя заботиться о Тиме. Вот почему на этой неделе я пошел к своему поверенному и попросил привести в порядок все документы. Я не оставляю тебе ничего, кроме хлопот, но всегда, с самого начала, чувствовал, что ты крепко привязалась к Тиму и без возражений возьмешь на себя все заботы. С моей стороны это эгоизм, но ничего не попишешь. Мэри, я оставляю Тима на тебя, здесь все его бумаги. Возьми их. Я оформил на тебя пожизненную доверенность, которая дает тебе право вести финансовые дела Тима. Не думаю, что Дони будет сильно тебе мешать – ее мужу Тим не нужен, – но на всякий случай я оставил пару писем: одно для Дони, второе – для ее гомика мужа. На работе я сказал, что выхожу на пенсию. Буду сидеть дома и ждать, а на выходные приезжать сюда с Тимом, если ты не возражаешь. В любом случае осталось уже недолго.