— Татка! — На ее плечо легла чья-то рука.
Она резко обернулась. Господи, Витька…
— Хорошо, что ты!.. — радостно запричитал благоверный, когда его окликнули из спальни:
— Принес?
— Принес-принес! — И Виктор, доставая из-за пазухи бутылку «Жириновки», метнулся было на этот зов, но Наташа придержала его за локоть:
— Что происходит, Вить?
— Как, а я не предупредил? — Он хлопнул себя по лбу. — Вот башка-то дырявая!.. Вылетело, представляешь? Так это, кино снимаем!
— Что-что-что?
— Кино, Татка, кино! Гольдберг из Израиля на десять дней прикатил, надо уложиться.
— Какой еще Гольдберг?…
— И про него не рассказывал? Хм, надо же… Ну режиссер Гольдберг, корифей параллельного кино. Вон он, с трубкой, за камерой стоит!
— А это? — Наташа указала на бутылку.
— Исходящий реквизит, в кадре нужно пригубить. Давай, Татка, я тебя познакомлю!..
— Горит! — донеслось вдруг из спальни. — Горит! Выключай!
— Что горит? Где горит? — всполошилась Наташа.
— Да фильтр у них горит, обычное дело. И Виктор скрылся в освещенной мощными юпитерами комнате, так ни с кем Наташу и не познакомив.
От сердца немного отлегло.
Наташа скромненько наблюдала за происходящим на «съемочной площадке» из коридора и чувствовала себя как-то неловко, смущенно, скованно. Ей казалось, что она всем мешает.
Это в своей-то собственной квартире! Ей бы гаркнуть во все горло (что она в общем-то прекрасно умеет делать): «А ну, немедленно выметайтесь отсюда все!» Так ведь нет, даже в голову не пришло. Да и как можно? Кино ведь люди снимают, творят, искусством занимаются. Важнейшим из всех. И Гольдберг, судя по восхищенным Витькиным глазам, не иначе как настоящая величина. Может, Наташа еще с гордостью внукам будет рассказывать, что стояла с ним рядом…
«Надо бы автограф попросить», — подумала она.
— Я готов, — сказал оператор, посмотрев в глазок кинокамеры.
И все затихли. Тишина была какая-то возвышенно-торжественная.
На разобранной кровати (Наташиной кровати) лежала полураздетая девица и с виноватым видом смотрела на старичка в дорогой замшевой куртке и с трубкой в зубах (должно быть, Гольдберг), который эксцентрично потрясал в воздухе тонкими руками и горячечно шептал:
— Представь, что ты хочешь меня… Представь, что я именно тот, о ком ты мечтала всю жизнь! — Старичок щелкнул пальцами, подыскивая подходящее определение. — А-а, вот! Принц на белом коне! Улавливаешь?
— Ага, деловито кивнула девица, но ее тоскливый взгляд вряд ли можно было принять за большое желание. — Попробую.
— Попробуй, детка, — взмолился режиссер. — Пленки на один дубль. Не подведи. Мотор!