— Никого я не убивал!
— Не правильно ты себя ведешь, Кузя. За убийство из корыстных побуждений вышку схлопотать ничего не стоит. При отсутствии раскаяния и противодействии следствию суд приговаривает к исключительной мере наказания — расстрелу… Знаешь, как приводятся в исполнение расстрелы? Не знаешь? Узнаешь.Тикают часы, и ты понимаешь, что они отсчитывают последние минуты твоей жизни. И хоть вой, хоть на брюхе ползай — ничего не изменить. Будешь вспоминать, каким был дураком, что не схватил протянутый следователем спасательный круг, но поздно. Уже звучат шаги конвоира, и вскоре звякнет затвор.
— У, бля-я! — неожиданно взвыл Кузя и ударил себя ладонью по шее.
— Рассказывай, Кузьма. Тебе некуда деваться.
— Слышь, начальник, я правда не убивал. Спроси кого хочешь, тебе любой скажет — не может Бородуля человека убить. Ну, поверь мне. Не могу я убивать. Не приучен. Я же мухи не обижу.
— А за «козла» ребра ломать тоже не обучен?
— Так это святое дело. А убивать — не-е…
— Может, и не был обучен. Но когда это было. Хочешь, опишу тебе немного твою теперешнюю жизнь? Ты конченый человек. Проспиртовался насквозь. Живешь в сумрачном мире. От пьянки до опохмелки. Едва протрезвеешь, все Наполняется болью и страданием, и ты думаешь об одном — где бы накиряться снова. Друзья твои во дворе и на работе — такие же алкаши. Большинство бесед у вас насчет того, «где достать недостающий рубль и кому потом бежать за водкой», как поет Высоцкий. Когда трубы горят, все, абсолютно все сводится к одному — где достать выпить. И неужели ты хочешь меня убедить, что у тебя рука на человека не поднимется? Ты убил его, Кузя. Ты…
— Не убивал, — всхлипнул Кузьма.
— Признавайся.
— Выпить-то хоть дашь?
Я посмотрел на Пашку. Тот кивнул:
— У меня после экспертизы еще осталось. — Он расстегнул портфель. В нем действительно лежала бутыль с мутным самогоном. Мы просчитали такой вариант заранее. По идее за такие номера шкуру спускают, но мне плевать. Главное — раскрыть убийство.
— Пиши. Признаюсь. Я его замочил…
"Курс реформ — интенсификация производства», — сообщал тянувшийся вдоль длинного восьмиэтажного дома краснохолщовый лозунг, отлично просматривавшийся из кабинета областного прокурора. Через четыре года его сменит реклама кока-колы, чуть позже к ней присоединится «Твикс» — сладкая парочка.
— Ну, ты молодец, Терентий, — как пробудившийся вулкан, рокотал прокурор области Василий Николаевич Евдокимов. — Нашел-таки душегуба. Хвалю.
— Служу Советскому Союзу, — хмыкнул я.
Вид у прокурора был такой, будто он только вчера оторвался от сохи и облачился в отутюженный мундир с большими звездочками и двумя полосками в петлицах. Мундир этот не мог скрыть мозолистых крестьянских рук и топором рубленной обветренной красной физиономии. Любил прокурор области крепкое матерное словцо, был не обучен правилам этикета и вообще слыл человеком с тяжелым нравом. Точнее, слыл он таковым везде, кроме прокуратуры. Каждый сотрудник нашей конторы знал, что Евдокимов — отличный мужик, за которым следственно-прокурорские работники как за каменной стеной. И что Евдокимов терпеть не может кусочников, жуликов, мздоимцев и бандитов, по простой деревенской привычке полагая их аспидами, клопами на теле общества, которых надо уничтожать. Неудивительно, что с такими взглядами ему было нелегко работать областным прокурором.