Сорок четыре гостя сидело за столом в первый присест. Микиль их сосчитал. И все-таки компании пришлось сменяться, так много людей являлось на свадьбу. Едва один вставал, другой садился на освободившееся место. Но даже за последнего можно было не опасаться, что уйдет он обиженным. Когда все уже сделались счастливы и довольны, еды оставалось еще для стольких же.
Сколько ни сидело людей на пиру в тот вечер – мужчин и женщин, пожилых и юных, – у всех на уме была одна и та же мысль, и мысль эта читалась ясно и четко. Уж на что хороши еда и напитки, уж сколько веселья да удовольствия получается, уж до чего шумный выходит праздник, втайне все думали об одном, и ни один гость ни словечком не обмолвился об этом другому. А дума была такая: как же никто не заметил после всякого сватовства, что случилось за это время, после всяческих вестей и слухов – и про Шенну, и про Майре Махонькую, и про Нору с Плотинки, и про Деву с Крепкого Холма, – что именно Кормак Нос в конце концов будет играть свадьбу! Мысли у них этим заполнялись, заполнялись, заполнялись – но, ей-ей, никто и намека никакого себе не позволил.
Об этом думал Микиль, когда кто-то попросил передать ему нож, а он передал ему тарелку с беконом. Об этом думала Дева с Крепкого Холма, когда сказала, что ей уже хватит, и протянула тарелку за добавкой мяса. Об этом думала Нора с Плотинки, когда кто-то спросил, не налить ли ей еще вина, а та ответила «Почем мне знать?», так что все кругом прыснули со смеху. Похоже, об этом думала и Майре Махонькая, когда спросила хозяина жеребца, много ли он получил за коня на ярмарке.
Во всем собрании не думал про это – ни хорошо, ни плохо, ни вовсе никак, – сам Кормак. Он ничуть не подозревал, что подобная мысль вертелась в голове каждого присутствовавшего.
Бродяги да нищие со всей округи собрались снаружи на дороге и вокруг дома. Неудивительно, что прошло довольно много времени, прежде чем дали им наконец поесть и выпить. И у них в головах засела все та же мысль. Сидела она там до тех пор, пока долгое ожидание слишком не затянулось и не усилило до невозможности голод и жажду выпивки. Тогда терпение их лопнуло и они принялись обсуждать эту мысль – и обсуждалось им хорошо. Вскоре, однакоже, когда принесли еду и питье, все они нашли, что и пища, и напитки удивительно хороши, живительны, вкусны, так что после уже и виду не подавали, что обсуждали все это, бродяги!
Приближалась ночь. Уже порядком наелось и напилось и собрание гостей в доме, и снаружи сборище с поломанными ногами и стертыми от сплетен языками. Священник глянул на Диармада. Диармад глянул на Сайв. Сайв глянула на Кормака. Кормак глянул вокруг. Гости принялись вставать из-за стола. Сайв вышла и без промедления вернулась в красном плаще, золотые блестки на пелерине которого сияли, словно зажженные свечи. Пара приблизилась к священнику, и он их повенчал.